— Нет, милая доченька. Я только сегодня из долины, из вашего села, — отвечает старый цыган, а сам почему-то пристально глядит на молодую девушку с большими красными цветами в волосах, возникшую перед ним, точно русалка.
— А много собрали милостыни в нашем селе? — спрашивает Тетяна и через силу улыбается, а сама рада бы убежать от нищего как можно скорей и как можно дальше.
— Хватит. Спасибо всем добрым людям, что бедным помогают. Щедро подавали. Не зря к ним обращался; да и то, о чем хотел разузнать, — разузнал. Сегодня был я в этом селе третий раз. Больше всего я бываю в селе Третивки. Первый раз я тут был больше двадцати лет назад, — лучше не вспоминать, другой раз проходил через него как-то зимой, и вот сейчас третий, видать последний, раз не знаю, что дальше судьбе вздумается. Должен был идти. Взялся кой-что сделать, других выручить, вот и пришел. А еще раз, кто знает, приду ли?
— Почему? — спрашивает доверчиво девушка.
— Старость не пускает. Да и кто захочет старого цыгана у себя держать? — отвечает дед и потом, опершись на нищенский посох, погружается в раздумье.
И, обдумывая что-то, искоса все поглядывает на девушку. Она это замечает, и ее снова охватывает страх. Наконец, дед нарушает молчание:
— Не скажешь ли ты мне, доченька, чья ты? Такая красивая, нарядная, приманчивая?
— Я дочь вдовы, — скромно и степенно отвечает Тетяна.
— Вдо-вы? — будто бы удивляется нищий.
— Вдовы.
— А-га! — тянет старик и снова мерит ее взглядом. Ее, и ее красные цветы, и золотые полумесяцы, которые чуть покачиваются при каждом движении головы.
— А коли уж вдовы, — продолжает он тянуть, — так, может, ты бы за меня сделала одно небольшое дельце, чтобы мне можно было назад в село воротиться. Меня там ждут. Мне некогда.
— Отчего же? — отзывается Тетяна с достоинством, радуясь в душе, что скоро избавится от старого цыгана, и поднимает брови, как всегда, когда удивлена. Но почему-то ее снова охватывает страх перед стариком.
— Так вот скажи прежде всего, — начинает дед, — знаешь ли ты мельничиху Иваниху Дубиху? Богомольную пани, к бедным милосердную?
— Знаю, дедушка, знаю, — отвечает весело и доверчиво Тетяна, с полной искренностью.
— У которой только одна-единственная дочка. Гордая да балованая, самая красивая во всем селе.
Тетяна вспыхнула.
— Знаю, дед, знаю, — говорит она, избегая его проницательного взгляда, и усмехается. — Знаю их обеих. Да что ж тебе до них? До Иванихи Дубихи?
— До старухи, доченька, ничего. У меня до молодой есть дело, — отвечает дед, — до прекрасной чаровницы, что хлопцев с ума сводит и, говорят, черными бровями колдует, красными цветами приманивает, а глазами в полон берет.
Тетяна рассмеялась.
— Туркиней ее зовут.
— Туркиней, дед, — повторяет девушка, а сама с каждой минутой все мрачнее и от деда улететь бы рада. — Какое у вас, дедушка, дело к Туркине? Говорите скорее, — вдруг заявляет она напрямик, — потому мне уже некогда. Я тороплюсь к одной бедной женщине, несу ей поесть, и она ждет меня.
— К бедной? — спрашивает дед и приглядывается недоверчивым взором к молодой девушке, а еще больше — к ее красным цветам.
— К бедной.
— Да благословит же тебя пречистая за твое доброе сердце. Одного уж оделила и еще другой несет. Вот какая добрая ты да сердечная. А чья ты, доченька, как тебя помянуть? — снова спрашивает он, не спуская с нее глаз.
— Это пустое, — отвечает Тетяна нетерпеливо. — Лучше вы скажите, что вам нужно от Туркини, которая, как уж толкуют, отнимает разум.
Дед вздыхает, выпрямляется и, словно увидав нечто необыкновенное над головой молодой девушки, начинает:
— Тяжко, доченька, сердце другому ранить, да коли уж просили, коли уж так нужно, коли так захотели, то я передам.
— Кто просил? — спрашивает Тетяна, а сама вся так и дрожит в предчувствии чего-то неизвестного.
— Синеглазая Настка.
— Не знаю ее, — говорит Тетяна и поднимает брови.
— Настка из Третивки, которая собирается выйти замуж, — отвечает старик.
— За кого? — спрашивает Тетяна, и ее глаза становятся будто еще шире в ожидании ответа.
— Сейчас, доченька, не перебивай.
— И что же синеглазой Настке от Туркини нужно?
— Она, — начинает снова дед, — так просила. Стань, говорит, перед Туркиней и так скажи: