— Твоя, — шепчет Тетяна, как засыпающий ребенок.
— Моя...
Наконец, все стихло.
Тетяна дышит неспокойно, а лицо матери бороздят все более частые, крупные, жгучие слезы...
— Твоя, — шепчет едва слышно Тетяна.
— Моя.
Наконец, все стихло...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Иваниха Дубиха не шевелится, а только глядит, точно на икону, на бледное лицо своего несчастного ребенка, который через каждые несколько минут то приходит в себя, то снова начинает бредить.
После нескольких убийственно долгих минут она успокаивается...
Иваниха Дубиха склоняется в последний раз над ней, смотрит сквозь слезы и вся дрожит.
Спит Тетяна? Так тихо... тихо...
Да. Кажется, спит.
Но нет.
Не спит. Вот она поднимает голову, покоившуюся на материнской груди, раскрывает свои большие блуждающие глаза и спрашивает опять:
— Что это шумит, мама?
— Это наша речка.
— Речка?
— Да, доченька. Над которой наша мельница и наш дом стоят.
Тогда Тетяна вновь прикрывает глаза и, прижимаясь с необыкновенной нежностью и доверчивостью к материнской груди, улыбается и начинает вполголоса напевать:
— Гей, гей, гей... — вторит ей мать, всхлипывая и глотая слезы. — Гей, гей, гей...
— Счастье искала, — произносит в последний раз, засыпая, Тетяна.
— Счастье искала, — слышится замирающий шепот из уст матери...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В воскресенье утром бежит Тетяна в лес.
Мать не удерживает ее, видит — хуже, если противиться. Пусть, думает, отгорюет свое горе в лесу, где его раздобыла; пусть будет у нее некоторое время полная свобода и воля во всем, чего она только ни пожелает, а там будет видно...
Здесь, в долине, она не в силах ее успокоить, поэтому, как хочет ее сердце, пусть так и будет. В тиши леса она постепенно поправится. День ото дня она все больше будет успокаиваться. А там... может, и старая Мавра понемногу отвлечет ее своими речами, она же ей будто вторая мать, а сама она, родная мать, пока что бессильна.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Словно чужие ноги несут Тетяну то вверх, то вниз по белой тропинке; глаза то широко раскрыты, то прикрыты, будто она дремлет, и все помыслы ее только о зле, только о том, чтоб его убить. И вот она оказывается близ Мавры.
Но зачем ей к Мавре? Она, кажется, к ней не собиралась. Она за цветом папоротника пришла. Ага! — приходит в себя она вдруг. — Она хотела, чтобы Мавра спросила о Грице, насчет зла совет ей дала. Мавра? — она разражается смехом. — Мавра не даст совета. От Мавры ее что-то отталкивает. Она боится Мавры, Мавра уже не любит ее... Любит Настку.
Отчаиваясь так, Тетяна не заметила, как очутилась у раскрытого Мавриного окна...
Да. Она боится Мавры. Поэтому она спрячется от нее под окном. С этой полубезумной мыслью она прижимается под окном, на завалинке, к стене и, запустив руки в давно нечесанные, свисающие черным шелком на плечи волосы и зажмурив глаза, сидит неподвижно. В ее душе творится что-то страшное. Она не знает, зачем пришла. Забыла, чего именно хочет. Ох, как страшно! Может, вспомнит... и, словно припоминая, бессознательно теребит волосы.
Слышит ли она какие-либо звуки вокруг?
Нет.
В ее голове все смешалось: и Мавра, и Гриць, и цвет папоротника, и венок в ночь под Ивана Купала, и то зло, что в Грице укрылось и которое она должна убить... она окончательно перестает что-либо понимать и бессознательно продолжает терзать свои длинные шелковистые волосы.
Вдруг... она высоко поднимает черные брови... что это? Как она этого раньше не слышала? В Мавриной хате мужской голос. Она напрягает слух... и слушает. И, слушая, словно вновь обретает разум и с каждой минутой все больше бледнеет.
Из Мавриной хаты доносится тот самый голос, который сообщал ей, что Гриць женится на Настке, что любит двоих сразу. Он как раз в это время говорит о том, чтобы им обоим, Мавре и ему, не ходить теперь к Грицю признаваться, рассказывать ему, чей он сын, так как он цыган не любит, и это может еще и его хозяев против него восстановить, коли те узнают, что он... сын бедной цыганки и внук цыгана. Лучше, советует этот голос, переждать до его свадьбы с Насткой. Ровно через неделю, в воскресенье, их свадьба. Они подождут и уж после свадьбы пойдут к нему и расскажут все. Но тут Тетяна снова утратила душевное равновесие. Услыхав опять о свадьбе Гриця и Настки, она закричала не своим голосом и с быстротой молнии сорвалась с места. А когда Мавра, испуганная безумным криком, выбежала на порог, а вслед за ней и старик Андронати, Тетяна уже опять мчалась по лесу...