— Это моё наказание? Моя ошибка в отношении Немении требовала наказания…
Рыдания сдавливали мне горло, и я спросил:
— А кто это?
— Это моя сестра, которую я лишил всех прав.
Невольно трогая душу своими словами, он продолжал:
— Вы — посланцы Божьи, послушайте мою исповедь. В момент смерти мой отец доверил мне сестру, которая была его незаконной дочерью. Моя мать, святая и преданная, растила её с той же бесконечной нежностью, которую она приберегала и для меня. Но когда я остался один, я выгнал её из нашего дома. Я воспользовался тем, что она не кровная моя родственница, и присвоил себе деньги, которые мои родители оставили ей. Бедная малышка умоляла меня и страдала; но я оставил её на произвол судьбы, ревниво охраняя солидную финансовую базу, которую смог обрести. Я был богат, я умножил свои капиталы, я всегда выигрывал…
И, глядя на свои корявые руки, он горько продолжал:
— А теперь?!…
Я хотел утешить его, открыв ему своё сердце, взволнованный до слёз, но Кальдераро сделал повелительный жест в мою сторону, требуя молчания.
Мой бедный предок продолжал, открывая во мне новые области чувств:
— Где будут жить мои родители? Меня очень волнует их будущее. Куда ушли деньги, которые я копил с таким трудом, забывая о своей собственной душе? Где будет жить и дышать моя сестра, которую я лишил всех средств? Почему на Земле мне не говорили, что жизнь продолжается и после смерти? Действительно ли я «мёртв» для всего мира, или обезумел и ослеп? А, несчастный я, несчастный! Кто придёт мне на помощь?
Вытянув иссохшие руки, он умолял:
— Сжальтесь надо мной! Уже много лет, как моих родителей забрала могила, а мои дети, конечно же, забыли меня… Я брошен всеми, у меня никого нет. Помогите мне, посланники Вечности! Не оставляйте старика, преданного своими амбициями и намерениями! Теперь, когда я исповедуюсь, мне становится страшно, очень страшно…
Задержав на мне свой взгляд, затуманенный плотной вуалью слёз, он говорил:
— Мои близкие забыли о моей преданности. Нет никого на свете, кто вспомнил бы обо мне и протянул бы мне свои руки, которые защитили бы меня, если бы знал, где я нахожусь…
Выражение нежности вдруг проявилось на его лице, искажённом болью, и он пояснил:
— Мой внук, Андрэ Луис, был светом моих глаз. Очень часто его привязанность успокаивала мой измученный разум. Много раз, дома, я выражал своё желание, чтобы он посвятил себя Медицине. На эти цели я оставил ему наследство. Я хотел, чтобы он вершил добро, которое я, невежественный человек, не сумел совершить. Угрызения совести по поводу изгнанной мной сестры, очень часто охватывали меня. Но я утешался мыслью, что мой внук, так или иначе, потратит деньги, которые я сэкономил, на воспитание, нужное для всеобщего блага… Он станет благодетелем для бедных и больных, он распространит щедрые посевы там, где моё бесполезное существование оставило лишь камни и шипы опрометчивости. Мой внук будет уважаем всеми, он будет добр, любим…
Вытирая обильные слёзы, он просил умоляющим голосом:
— Кто знает, Божьи посланники, может вы смогли бы донести до моего внука ужасную весть о боли, которая пожирает меня? Я не заслуживаю освобождения из тюрьмы, где я стал безумцем, но для меня было бы утешением, если бы Андрэ знал о моих страданиях!
А! Знаки, которые подавал помощник Кальдераро, больше не могли сдерживать меня. Моя грудь взорвалась безудержным плачем. Я сейчас находился не перед высшим собранием, чьи излучения энергии могли бы сдержать меня, а перед лицом грустных воспоминаний своих земных страстей. Я вспоминал, как дедушка гладил мои волосы; я вспоминал, как мой отец всегда ссылались на желание своего отца в отношении моей академической подготовки… Я думал о долгих годах, которые потратил этот несчастный здесь, привязанный к мысли о финансовом богатстве; я понимал масштаб своего долга перед ним в том, что касалось диплома врача, который я не смог достойно пронести через свою жизнь… Я умоляюще смотрел на Кальдераро, прося простить меня…
Помощник улыбнулся и всё понял.
Кто смог бы полностью утратить ребёнка, который спит в тебе самом, если даже сам Христос, Высший Ведущий Земли, однажды открыл свои объятия в колыбели столовой?
Мысленно возвращаясь к сценам далёкого детства, я снова почувствовал себя маленьким мальчиком; одним прыжком я преодолел пространство, разделявшее нас, и пал на колени у ног моего несчастного благодетеля, который в этот момент, дрожащий и изумлённый, смотрел на меня. Я покрыл его руки поцелуями и, подняв на него глаза, полные слёз, спросил: