Воронов лежал на диване с книгой в руке. Он сердито спросил Александрова:
— Какая нечистая сила понесла тебя на озеро?
Александров молча подвинул стул к печке, но печка была нетоплена.
— У вас холодно, — проговорил он.
— Это у тебя температура. Надо было лежать в постели, а не шататься по лесам. Обошлись бы и без тебя.
— Кто его знает.
— Опять?
Александров закурил, но папироса показалась горькой. Он бросил ее в печку.
Воронов достал из шкафа термос.
— Выпей горячего чая, разогреешься.
Александров молча отхлебывал чай. Лоб его покрылся капельками пота. Воронов задумчиво смотрел на него, потом вздохнул:
— М-да. Так они и идут, годы… Помнишь, каким ты приехал сюда? Дай тебе горы — ты бы и их свернул…
— Ты это о чем? — Александров поднял покрытый испариной лоб. — Думаешь над некрологом?
— Да ну тебя! До некролога нам с тобой далеко, еще по сотне нагоняев успеем получить, и много раз с тобой поспорить, потом только будет некролог. Что у нас сейчас получается? Думали, в этом году все пойдет на славу. Механизировали скатку древесины, электростанцию начали строить, еще многое запроектировали… И все пошло прахом.
— Ну, дальше?
— Что дальше? Не надо летать очень высоко — падать больнее.
— А ты помнишь, Михаил Матвеевич, одну военную истину: «С позиций, которые построены с расчетом на возможный отход, труднее перейти в наступление»?
Воронов снисходительно улыбнулся.
— Я, кажется, наступал больше, чем ты, больше взрывал препятствий, на то и командир саперов.
Он встал, прошелся по комнате, потом решительно сказал:
— Поеду завтра на Пуорустаёки, надо начинать постройку плотины. Но ты чтобы был в постели. Слышишь?
— Ну и везет же тебе! — грустно улыбнулся Александров.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Воронов вброд перебирался через болото. Порою нога проваливалась так глубоко, что приходилось цепляться руками за кочки и одиноко растущие чахлые сосенки.
Зорька, измазанная болотным илом, устало волочила по земле мокрый хвост, изредка пошевеливая им, как рулевым веслом. Временами она печально поглядывала в сторону дороги, видневшейся сквозь деревья.
Воронов шел напрямик к разрушенной плотине. В свое время эта плотина преграждала реку, а теперь ее обломки сохранились лишь на берегах. Когда ее размыло, Степаненко расчистил посредине проход. С обоих берегов к проходу были установлены направляющие бревенчатые боны, между которыми в быстром течении реки проскакивали редкие бревна.
У Пуорустаёки был свой характер. После ледохода она шумела — широкая и быстрая, как бы хвастаясь своей неиссякаемой силой, разливалась по лугам и болотам, образуя множество заливов и проток. Но не проходило и нескольких недель, как она смирялась, и от всего ее разлива оставались только мелкие озерки да лужи. Теперь, правда, воды было еще много, но она угрожающе спадала. Сплавщики обычно бранили Пуорустаёки, как живое существо:
— Ну и хвастунья же ты!
На других реках, где были плотины, вода подчинялась воле сплавщиков, уровень ее можно было поднимать и опускать по мере надобности. Но на Пуорустаёки люди теперь оказались в полной зависимости от ее капризов.
Воронов измерил взглядом ширину русла разлившейся реки и простирающихся по ее берегам болот. Ниже болота река пересекала возвышенность. Если бы продолжить эту возвышенность плотиной, как советует бригадир Потапов, то вода затопила бы болото и создала здесь водохранилище. Но постройка такой плотины обойдется дорого, а главное — займет много времени, да и людей потребует немало. Это дело будущего, и не близкого. А надо спасать сплав этого года. Воронов внимательно осмотрел разрушенную плотину.
«Придется восстановить на старом месте», — решил он.
Он пошел к сплавщикам. Впереди простиралось сухое и ровное урочище, которое называли Пожарищем. В этом месте русло реки было у́же, а течение быстрее. На берегу стоял длинный худощавый сплавщик в больших сапогах, голенища которых расширялись выше колен, как воронки. Козырек фуражки торчал у него на затылке. Воронов узнал Пекшуева, который и зимой и летом носил фуражку козырьком назад.
Пекшуев сталкивал в воду толстую сосну, застрявшую на камне.
Воронов нашел шест и стал помогать ему. Когда течение подхватило бревно, он спросил:
— Много их застряло на камнях?
— Хватает, — ответил Пекшуев. — Вода начала спадать.