Кто-то забарабанил пальцами по столу. Николай знал, что это не Мякелев. Так делает человек, сосредоточенно обдумывающий выход из положения, перед тем как высказать определенное решение. Вскоре Николай услышал и решение.
— Мы заберем у вас машины и оборудование. Подготовьтесь к сдаче.
— С удовольствием, — согласился Мякелев.
Николай вскочил и выбежал на улицу, решив про себя: «Ну нет, этого не будет».
Кирьянен лежал под разобранной автомашиной и проверял раму, когда Николай прибежал в мастерскую.
— У нас забирают механизмы! — закричал Николай с порога мастерской, как будто его грабили средь бела дня и он просил помощи.
Кирьянен как будто не слышал и продолжал пыхтеть под машиной.
«Такой же, как Койвунен. Ничем не проймешь. «Посидим, пока баня сгорит. А потом будем думать, где париться», — вспомнил Николай с раздражением любимую присказку Койвунена.
Но вот наконец Кирьянен вылез из-под машины. Но он еще долго отряхивал комбинезон, тщательно тер руки и только после этого обернулся к Николаю.
— Ну, расскажи толком. Кто забирает? Какие механизмы? Почему?
— Из сплавной конторы приехали! — уже с отчаянием в голосе и размахивая руками, прокричал Николай. — Забирают электростанцию, то есть оборудование. И Мякелев согласился.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Воронов лежал в постели. Он поднимался ненадолго только в те часы, когда приносили почту. Вот и сейчас он быстро разобрал ее, газеты положил рядом на стул. Разорвал конверт. Это был, наконец, ответ Ольги на его письмо, длинный ответ, написанный без помарок, — видно, письмо это она переписывала и, может быть, не раз.
«Миша, для того чтобы решить, как нам быть дальше, надо встретиться, — писала Ольга. «Значит, опять ни да, ни нет», — подосадовал Воронов и начал читать дальше. — Изменился ли ты, изменилась ли я — мы не знаем, а без этого нельзя жить вместе. — «Вот уже ближе к откровенному разговору», — заключил Воронов и присел на постели, опираясь на локти. — До знакомства с тобой мне казалось, что я никогда никого не смогу полюбить. Ты был первый, кого я полюбила. Полюбила так сильно, что даже твои недостатки казались мне достоинствами. Я восхищалась тем, что ты прям и резок, что ни с кем и ни с чем не считаешься, когда этого требует дело. И разве можно было не уважать в тебе эту силу характера, когда речь шла о выполнении боевых заданий? Меня трогало до умиления, когда солдаты говорили перед боем: «Ничего, наш майор не подкачает». «Наш майор…» — ведь это надо заслужить. И ты заслужил смелостью, честностью, храбростью — всем тем, чем завоевывают сердце солдата.
Но вот кончилась война, а характер твой не изменился. И оказалось, что ты груб, резок, даже несправедлив к другим. А среди других была ведь и я… Ты ни разу не советовался со мной, как нам жить, ты всегда приказывал, а я послушно подчинялась. Все мои попытки высказать свое мнение никогда ни к чему не приводили. Только на одном я настояла. Я все-таки стала терапевтом, а не хирургом, как ты требовал. Ты же не мог даже объяснить, почему я должна стать хирургом, но требовал и сердился, что я не соглашаюсь. Помнишь один из наших последних разговоров на берегу Невы? Ты сказал, что надо ехать в Карелию. Я нарочно стала возражать, чтобы… подразнить… Мне хотелось, чтобы ты убеждал меня, звал, сказал бы, что ты без меня жить не можешь. Но ты сразу обиделся. И вместо серьезного, доброго разговора произошла глупая ссора. Как ты сделал мне больно!.. Понимаешь ли ты?..»
Воронов, дочитав письмо, сунул его между страницами книги и с досадой подумал: «Капризы, одни капризы». Но какой-то червяк сомнения все-таки грыз его сердце. А вдруг Ольга права, и он сам во всем виноват? Тяжело вздохнув, Воронов оглядел комнату. Вот он лежит сейчас в этой угнетающей тишине, совсем одинокий и никому не нужный. Потом вспомнил, что, наверное, сейчас придет Айно… И стало чуть светлее вокруг… Что же с ним происходит?.. Нет, Ольгу он попрежнему любит…
Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Матрена Павловна. Воронов недовольно сунул книгу под подушку.
— Я тут каккара принесла, Миша, — Матрена Павловна поставила блюдо на стоящий у кровати стул. — Не хочешь ли молока или чаю?
— К чему вы утруждаете себя, Матрена Павловна? — ответил Воронов. — У меня всего вдоволь.
— Может быть, принести еще чего-нибудь почитать?
Матрена Павловна подсунула руку под голову Воронова.
— Я поправлю тебе подушку.
— Мне хорошо и так, не беспокойтесь, пожалуйста.
В дверь снова постучали, и в комнату вошла Айно Андреевна. Матрена Павловна увидела, что лицо Воронова осветилось улыбкой. Айно, ни слова не говоря, вынула книгу из-под его подушки и положила на этажерку.