— Ну, и как думаешь, сумеете? — спросила Айно.
— Сумеем! Правда, Микола Петрович? А почему ты не пришел на совещание? Про тебя там говорили.
— Про меня? Кто же? — удивился Степаненко.
— Кюллиев говорил, Кирьянен, даже Ипатов, кажется. Говорили, что у нас есть люди, которые умеют обращаться с любым механизмом, и тебя называли…
Степаненко что-то пробормотал про себя, потом произнес вслух:
— А почему бы нам не справиться? Не впервые же!
На следующий день Степаненко и Пааво помогали Николаю устанавливать обогревательный бак. Пааво был весел и оживлен. Таким Николай впервые его видел. Они шутя нападали друг на друга, толкались, как маленькие. Степаненко останавливал их, добродушно ворчал:
— Что же это вы? Давайте уж баловаться после работы. А то я возьму ремень да как дам!
— Ну-ка, давай, Микола Петрович! — смеялся Николай.
— Ты не очень-то задирайся! — Степаненко состроил свирепую гримасу. — Сроду ремня не давал детям, а теперь возьму и дам. Кому пожалуешься? Маме?
Пааво, желая показать свою ловкость, побежал по узкому борту судна и вдруг, потеряв равновесие, упал в воду. Степаненко вытащил его, но рассердился уже всерьез.
— Этак мы ничего не сделаем! — заворчал он. — Можно подумать, что вы оба маленькие. Марш домой, Пааво! — приказал он. — Сделаем без тебя.
Пааво, смущенный, поплелся домой. Но не прошло и часа, как он снова появился у машины.
— Переоделся? Не простудишься? — спросил Степаненко, осмотрев его сухую одежду.
— Хочу — простужусь, хочу — нет, — засмеялся Пааво.
— Ну-ну! Закалять себя, конечно, надо, только не таким способом, — проворчал Степаненко.
— Давай, давай, — поддержал приятеля Николай. — Только в следующий раз перед тем, как прыгать в воду, разденься.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Тяжелые темные тучи, почти касаясь верхушек деревьев, неслись над Пожарищем. Ветер словно большим невидимым гребнем прочесывал густые хвойные вершины, полные ароматной смоляной жизненной силы, отбирал пожелтевшие и утратившие эту силу иглы, отрывал их и бросал на землю. И хотя кругом стоял густой лес, ветру удалось пробраться сквозь Пожарище к реке Пуорустаёки и поднять на ней мелкую рябь, — для волн воды тут уже не хватало, она почти вся ушла. Болото, через которое Воронов дней десять назад пробирался по колено в воде, можно было перейти, едва замочив подошвы. Бревна плыли по реке день ото дня все медленнее, как будто они устали и теперь искали местечка, где бы приткнуться и отдохнуть. Малейшее соприкосновение с отмелью и береговой зарослью останавливало их.
Еще днем Потапова известили, что он должен выехать в Туулилахти на партийное собрание. Но он все не уезжал. Казалось, задерживаться больше не из-за чего. Как ни медленно подвигалась древесина, хвост сплава все же приближался к Пожарищу. Но Потапов все словно ждал чего-то.
Пекшуев не понимал, чего медлит бригадир. Люди работали на славу, продвинулись сегодня на такое расстояние, какого трудно было и ожидать. Когда он заговорил об этом с Потаповым, тот ответил загадочно:
— Слишком быстро махнули.
— А что тут плохого?
— Да нет, это я так…
Потапов задумчиво перекладывал содержимое берестяного кошеля, который всегда брал с собой в поездки.
Пришли плотники и, ничего не говоря, уселись вокруг бригадира. Потапов понял их безмолвный вопрос: что дальше? Все это время они занимались заготовкой материалов для новой плотины, но не там, где приказал начальник сплава, а ниже болота.
— Пойдете со мной в поселок, — промолвил Потапов, завязав клапан кошеля.
— А что мы скажем начальнику? — спросил старший плотник и оглянулся на своих товарищей.
— Я буду говорить, — Потапов сердито выпрямился. — Я ему прямо скажу. Надоело каждое лето канителиться с капризами этой речушки. Нам нужно настоящее водохранилище. Вот это я и скажу ему. Мы не в очко играем, проигрался и ушел, нам тут десятки лет придется лес сплавлять.
— Попадет нам от Михаила Матвеевича, — старший плотник еще колебался. — Обязательно спросит, почему приказа не выполнили.
— А если приказ неправильный? — разгорячился Потапов. — Вам надо закончить строительство электростанции. А то, говорят, там уже хотели машины отобрать.
Наконец подошли сплавщики, зачищавшие хвост сплава, — одни усталые и молчаливые, другие веселые и шумные. Рябой парень, любитель позубоскалить, и сейчас не удержался: