Для этого необходимы были деньги, и он копил их со страстной упорностью…
Родом он был с Ветлуги, из глухого лесного уезда. Родился и рос в строгой раскольничьей семье. Рано сбежал из дому и долго скитался по белу свету. Грамоте выучился почти самоучкой. Перепробовал много профессий, начиная с разносчика газет в бойком приволжском городе и кончая кочегаром на Забайкальской дороге.
Много читал, работал над саморазвитием.
Попав случайно в этот город, он первое время очень бедствовал, но потом судьба улыбнулась ему. Нашёлся старый приятель и устроил его на железную дорогу. Теперь он служил в отделе движения. С десяти часов утра гнул спину над длинными счётными ведомостями, испещрёнными цифрами.
Возвращаясь домой, брался за учебники и зубрил, зубрил до одури…
С Ремневым он познакомился в городской библиотеке. Сошлись поближе, разговорились, и оказалось, что оба они исповедуют одну и ту же веру.
Евсеев, также как и Ремнев, был убеждённый эсдек и был основательно знаком с социальной литературой. Косвенно он помогал Алексею Петровичу в партийной работе, но, несмотря на горячие убеждения последнего, не соглашался всё же бросить подготовку в университет и отдаться всецело нелегальщине. Такая уж была натура у этого нелепо скроенного, но крепко сшитого юноши, скромного и застенчивого в обществе, всегда нахмуренного и серьёзного.
Крепкая, стойкая натура…
Ремнев же ввёл его к Косоворотовым.
Василий Иванович, подчиняясь какому-то непонятному влечению, всё чаще и чаще стал бывать у последних и незаметно для себя влюбился в младшую из сестёр – Ниночку.
Чувство это пришло незваным-непрошеным, точно волна нахлынула…
Первое время Евсеев боролся с ним, а потом махнул рукой: будь, что будет…
В ночь на Пасху он едва удержался от открытого признания и досадовал на себя, что робость помешала ему договорить.
Хотя не мог, конечно, не заметить, что Ниночка поняла его.
Не удивилась, не обиделась, а даже совсем напротив.
Как хорошо было тогда на душе, в эту светлую весеннюю ночь.
В счастье верилось…
Когда он возвращался домой от Косоворотовых, то ему казалось, что и небо, бледное от утренней зари, и сонные улицы, и деревья сквера – всё говорит немыми, но понятными голосами о большом, неожиданно нахлынувшем счастье…
Потом наступили тяжёлые дни.
Сомнения пришли: слишком уж большая разница в положении была между ним и дочерью компаньона богатой старинной фирмы. Он избегал теперь встреч с Ниночкой.
Но к учебникам уже не тянуло.
Тоскующая душа просила иного выхода: Евсеев взялся за работу в кружках. Каждое утро к нему забегал Ремнев, снабжал литературой, давал инструкции.
…Так и сегодня: Евсеев ещё только что проснулся, лежал на кровати, а уже в дверь к нему постучали.
– Сейчас…
Быстро вскочил и отворил дверь.
– Здорово заспались, – улыбнулся Ремнев, – уже восемь… А я думал было у вас стакан чаю выпить… Дома-то не успел.
– Что ж, это можно… Сейчас я самовар.
– Нет, погодите! Нате вот вам. Тут вот брошюры и двадцать экземпляров последнего листка… Ну, что, как там у вас идёт дело? Как ребята?
– Ничего… Сырой ещё, положим, народ. Прибавочную стоимость, однако, скоро раскусили. В особенности этот Гриша, знаете, переплётчик.
– Ну, помогай вам Боже! Я побегу… Да, впрочем, вот что, отчего вы не заходите к Косоворотовым? Вчера меня Ниночка спрашивала.
Евсеев насупился. Подошёл к окну и широким движением распахнул раму.
– Эх, славный сегодня денёк!.. Времени всё нет… Кланяйтесь им…
– Ну, добре!
Ремнев ушёл.
Проводив его, Василий Иванович долго сидел на подоконнике и смотрел на реку. Теперь она текла спокойная, вошедшая в свои берега.
Заречные луга синелись.
Откуда-то с плотов доносилась песня.
Однообразная, монотонная песня, от которой на сердце у Евсеева сделалось ещё тоскливее.
…Вздохнул почему-то.
Грустно улыбнулся своим мыслям и решительно поднялся.
– Пора идти!
…От заречной слободки до управления был не ближний путь. Однако когда Евсеев вошёл в переднюю конторы, многие вешалки ещё пустовали.
Но вот пробило десять, и контора оживилась.
Сослуживцы здоровались, переговаривались между собою.
– Читали, господа, утренние телеграммы? Опять поражение.
– Обычная история, – брюзгливым тоном заметил высокий, геморроидального вида счетовод.
– Куда мы идём, нет, я спрашиваю вас, куда мы идём?
– А забастовочное движение всё разрастается: в Самаре забастовали пекари.
– Да… Вещь знаменательная!