Евсееву прокламация понравилась.
Он спрятал её в карман и улыбнулся.
– На настоящую дорогу начинают выходить ребята. Интересно, кто это там верховодит? Во всяком случае, чем скорее наши сольются с этим кружком, тем лучше.
Он опять углубился в свои занятия.
Опять пред глазами запестрели цифры.
Его сосед справа отложил перо в сторону и посмотрел на часы.
– Эге! уже два. Скоро и щам… А что, Захар Емельяныч, не слыхали, когда нам выдадут эксплуатационные?
Второй конторщик на минуту оторвал голову от громадных листов ведомости и устало произнёс:
– Не знаю… К Троице разве.
– Да, хорошо, если бы к Троице, – вздохнул первый. – У меня ребятишки пообносились… В потребиловку задолжался. Кругом расходы!
– Что и говорить. К нам вот женин брат приехал. Человек без места, больной. Если по человечеству рассуждать, конечно, не погонишь его. А ведь как ни как, всё лишний кусок идёт. А от каких, спрашивается, достатков? Эх!
Он замолчал и ещё энергичнее принялся щёлкать на счётах.
– Ну, этим-то двум и давать нечего. Такие листки они и читать не станут. Перепугаются, да ещё, пожалуй, к начальству с докладом побегут…
Разве, вот, Агнии Степановне дать.
Он посмотрел в угол, где сидела машинистка.
Она прилежно работала, низко наклоняясь над ремингтоном. Её маленькие худенькие пальчики быстро бегали по клавиатуре.
Она напряжённо хмурила брови и даже слегка шевелила губами, видимо, с трудом разбирая нечётко написанный оригинал.
Странный человек была эта Агния Степановна.
Худенькая, бледная, всегда молчаливая, всегда одетая в одно и то же поношенное чёрное платье.
Когда с ней заговаривали, она отвечала робко и односложно. Не принимала никакого участия в горячих дебатах служащих по поводу прибавок и предпраздничных наградных. Служила она в конторе около трёх лет, но никто здесь не знал о её семейном положении.
Всегда тихая, странно робкая, она приходила на службу раньше всех, усаживалась в своём уголке и тотчас же принималась за работу.
По временам, когда в комнате было особенно накурено, кашляла, отчего на её впалых бледных щеках выступал нездоровый румянец.
Её в конторе почти никто и не замечал.
Приходили, молча кидали бумаги и уходили.
В тех случаях, когда работа была спешной, кратко добавляли:
«Срочно перепишите».
Или: «Сегодня, не позже трёх часов».
Исключение составлял один франтоватый счетовод из мобилизационного отдела, человек, считающий себя за красавца и неотразимого донжуана.
Он любил подтрунить над Агнией Степановной.
Приходя с бумагами, галантно расшаркивался и обращался к девушке сочувственно ироническим тоном:
– Когда же, уважаемая Агния Степановна, мы увидим на этом маленьком пальчике золотой ободок – символ любви и супружеского счастья?
От подобных шуток девушка вспыхивала, ещё ниже опускала свою голову к машинке, но ничего не отвечала…
В такие минуты Евсееву хотелось выйти из-за конторки и надавать плюх этому самодовольному краснощёкому франту. Ему стоило большого труда сдерживать своё негодование.
Раз как-то он не выдержал и спросил её:
– Отчего Вы, Агния Степановна, не дадите этому субъекту надлежащего отпора?
Девушка подняла на Евсеева большие тёмные глаза и испуганно прошептала:
– Что Вы, что Вы!? Да как же это я… Ведь, он же начальство…
И в этом ответе была она вся – бедная, одинокая, запуганная жизнью девушка.
Евсеев не мог не заметить, что после вышеописанной сцены Агния Степановна стала относиться к нему как-то иначе, с большей доверчивостью.
Когда ей в оригинале встречалось какое-нибудь неразборчиво написанное слово, она подходила к конторке Евсеева и своим слабым, тихим голоском просила помочь ей.
…Однажды, с месяц тому назад, Агния Степановна до того отступила от своих обычных привычек, что даже сама осмелилась начать с Евсеевым разговор.
Это было утром минут за пятнадцать до начала занятий.
В комнате они были только двое.
– У Вас должно быть очень много работы? – спросила она его.
Евсеев, удивлённый этим неожиданным обращением, поспешил ответить:
– Нет, отчего же… Вероятно, не больше, чем у других.
– У Вас очень утомлённый вид.
– Я работаю дома. Готовлюсь на аттестат зрелости.
– Вероятно, это очень трудно.
– Что, собственно, трудно?
– Работать и на службе и дома.
– Ничего, я привык… Вы сами, Агния Степановна, тоже нехорошо выглядите. Слишком переутомляете себя…
– Да, теперь я больше работаю. Я хожу по вечерам. Дали отдельную работу. До самой Пасхи хватит.