– Да, действительно, пора домой, – поддержала Гликерия Константиновна. – В лесу становится сыро…
…Пение так и не состоялось.
Видно было, что проголодавшаяся публика торопится домой к обеду.
…Поляна опустела.
Расходились кучками.
Некоторые пошли кратчайшим путём, через лес.
– Идёмте и мы прямо рощей, – предложила Гликерия Константиновна.
– А росы вы не боитесь? – неуверенно возразил Евсеев. – Смотрите, промочите ноги.
– Ну вот ещё, пустяки какие!
Они углубились в рощу.
Вечерело…
Последние алые лучи заката слабо дрожали на верхушках берёз.
Воздух заметно похолодел…
Чем дальше от дороги, тем глуше становилась роща. Трава здесь была густая, слегка влажная от вечерней росы. Синие тени стлались по земле.
Белые стволы берёз, выступая в полумраке, стояли печальные и строгие… Сильно пахло влажной землёй, прелыми прошлогодними листьями и клейким бодрящим запахом молодых побегов…
Сухие сучья трещали под ногой, по лицу порой задевали росистые пахучие ветви…
Далеко по роще в тишине наступающих сумерек разносились молодые звонкие голоса возвращавшихся со сходки…
– Эх, говорил я вам, промочите ноги. По-моему и вышло. Смотрите, роса какая!
– Ничего, – бодро отозвалась Гликерия Константиновна, – зато мы выиграем время.
– Разумеется, этим путём мы придём скорее, чем если бы пошли через город. Прямо на вашу улицу выйдем… Фу! да и проголодался же я. Даже под ложечкой сосёт.
– Вполне сочувствую вам. Я сама голодна, как сорок тысяч пильщиков… Ниночка, не отставай! Шагай смелее.
Девушка слабо улыбнулась. Видно было, что она порядочно устала.
От утомления даже лицо побледнело.
– Да вы, господа, слишком быстро идёте. За вами не угонишься.
– Возьмите меня под руку, – предложил ей Евсеев, – нам легче будет идти… Вот, так. Старайтесь шагать в ногу. Раз, два!
Девушка согласилась на это предложение не без некоторого колебания.
Евсеев чувствовал, как дрожала её маленькая худенькая рука, опираясь на его локоть…
– Вот и день прошёл, – тихо произнесла Ниночка, чтобы нарушить неловкое молчание.
– Да, прошёл, – в тон ей отозвался Евсеев. – И как незаметно время промелькнуло. Пока дойдём до города, совсем стемнеет.
– Длинный был сегодня день, а прошёл быстро, – вмешалась в разговор Гликерия Константиновна. – Ах, почаще бы такие дни! Сколько новых впечатлений… Скажите, Василий Иванович, Вы верите в возможность забастовки? Дело не ограничится одними благими пожеланиями?
– Трудно сказать что-нибудь определённое. Всё зависит от того, с какой быстротой произойдёт смена событий. Большую роль будет играть пример других городов. Хотя, говоря по правде, у нас в управлении вполне сознательной публики не очень-то много. Вы вот слышали, этот старик поднимал вопрос о проведении в жизнь намеченных мероприятий. И знаете, он по-своему прав. Публика осыпала его насмешками. Не поняли, какие, в сущности, честные побуждения заставили этого старика выступить в непривычной для него роли публичного оратора. А ведь если разобраться как следует, слова его совсем не так пусты, как это кажется на первый взгляд.
– Значит, Вы не вполне доверяете сегодняшнему энтузиазму толпы?
– Далеко нет. Толпа всегда останется толпой. Понурливое стадо! Да и вообще говоря, я не особенно надеюсь на железнодорожников.
– Почему это?
Евсеев замялся.
Он совсем не был расположен вступать в спор.
– Ведь вы же знаете моё мнение… Когда освободительное движение выливается в форму решительной борьбы, надеяться можно только и только на рабочих.
– Слыхали! – задорно подхватила старшая Косоворотова. – «Освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих». А разве железнодорожники не тот же пролетариат?
– Ну какой там пролетариат! Чиновники… Люд двадцатого числа.
– А студенческое движение Вы тоже сводите на нет? Студенчество всегда было авангардом революции.
– Что же, я не отрицаю этого, но ведь в бою не авангард решает дело.
В голосе Евсеева послышались нотки раздражения.
– Удивляюсь, как это Вы не можете понять! Раз речь идёт о громадном политическом перевороте, а может быть, и даже, пожалуй, несомненно, о крупном изменении в социальном строении страны, то тут нужно ожидать большой ломки. Необходима отчаянная борьба, героическое самопожертвование. А кто больше всех способен на это, как не рабочие?!
– Да почему же?
– По очень простой причине. Взрыв народного отчаяния бывает тогда, когда чаша переполнится с краями. А кому больше всех достаётся, как не рабочим?
– Будет вам, господа, спорить! Помолчите, – нетерпеливым тоном вмешалась Нина Константиновна. – Слышите, начинают петь. Это, должно быть, наши спутники. Да тише же!