Посмотрел вокруг с видом заговорщика и шёпотом осведомился:
– Принёс?
– На вот, возьми… Осторожнее. Не разбей прежде времени.
Юноша, видимо волнуясь и испуганно озираясь по сторонам, взял склянки.
– Отойдём к окну, покурим… Да чего это у тебя руки дрожат, неужели боишься? – улыбнулся Евсеев.
Коробкин счёл нужным обидеться.
– Ну, вот ещё. Чего мне бояться? Просто выпито было вчера, вот и трясутся руки.
Они уселись на подоконник и закурили.
– Так смотри, не перепутай, – начал Евсеев, вяло попыхивая папиросой. – Одну штуку ты разобьёшь на нижней площадке, а другую в коридоре около шкафов со старыми делами. Там место безопаснее.
– Знаю, знаю…
– А я в верхнем этаже устрою. Публика вся более или менее подготовлена. Вновь агитировать не придётся. Для нас с тобой это было бы, пожалуй, и неудобно. Нам нужно держаться в тени… В одиннадцать и начнём. А ты, между прочим, шепни тем, кто понадёжнее, чтобы не засиживались и при первой же тревоге бежали из конторы. Человек пять у тебя надёжных?
– Больше найдётся. Я уже говорил кое-кому. Рада публика.
Евсеев пожал плечами и возразил недовольным тоном:
– Я не удивляюсь. Этот неожиданный перерыв занятий для многих явится приятным сюрпризом. Дня два, а пожалуй, и три не придётся работать, пока будут проветривать контору.
– А достаточно ли силён газ? – неуверенно спросил Коробкин, нащупывая в своих карманах полученные колбочки.
К тому же был немножко обижен тем обстоятельством, что члены технической комиссии до последнего момента хранили свои приготовления в строжайшей тайне.
– Опыт покажет, – возразил Евсеев, поднимаясь с подоконника. – Однако пора по местам, публика вся в сборе.
Они разошлись.
Придя в свою комнату, Василий Иванович разложил дела и занялся перепиской ведомости.
Работалось ему плохо.
Мысли его были далеко от этой пыльной серой комнаты, от белых широких листов, испещрённых столбцами цифр.
Он то и дело бросал перо, курил и нетерпеливо посматривал на часы.
Агния Степановна, как всегда, бледная и молчаливая, сосредоточенно работала в своём уголке.
Евсеев смотрел на её маленькую, хрупкую фигурку со смешанным чувством жалости и непонятной досады.
– Вот и эта обрадуется тоже неожиданному отдыху, – думал он, наблюдая за машинисткой. – В сущности говоря, напрасно мы всю эту кашу затеяли. Какой смысл в такой забастовке, когда приходится снимать с работы насильственным путём? Сколько возни было! Сколько энергии затрачено! И всё это только ради того, чтобы какой-нибудь Иван Иванович или Марья Ивановна получили возможность в неурочное время отправиться на лоно природы. Холостой выстрел!
Глава II
План выполнен
По мере того, как часовая стрелка приближалась к одиннадцати, странное раздражение, испытываемое Евсеевым, уступало место сознанию необходимости выполнить поручение комитета.
В нужный момент он вполне овладел собой.
Пользуясь тем, что его соседи, погружённые в работу, не обращают на него никакого внимания, он вынул спрятанные колбочки и потихоньку вышел в коридор.
Здесь ему попался навстречу один из конторщиков счетоводства.
– Слышали, товарищ, – обратился он к Евсееву, возбуждённо размахивая руками, – в службе тяги уже началось…
– Обструкция? – остановился тот.
– Да… Сейчас сообщали по телефону. Занятия прерваны… Бастует публика!
К ним подошло ещё несколько человек.
С живейшим интересом выслушали известие.
– А что же у нас?
– Во всех службах обструкцию навели. Молодцы ребяты!
– Терпите, товарищи!
– Тише, господа! Начальство идёт!
– Засуетилось, небось!
Действительно, к разговаривающим подходил мелкими, торопливыми шагами помощник бухгалтера, старичок в очках.
Вид у него был озабоченный и растерянный.
События дня были для него неожиданностью…
– Господа, убедительно вас прошу, разойдитесь по своим местам, – быстро и испуганно заговорил он, поправляя очки.
– Удивительное отношение к служащим! – негодующим тоном возразил кто-то из кучки.
– Точно мы не люди, а автоматы какие-то. Торчи на своих стульях, в коридор не смей выйти.
– Нет, теперь времена не те!
– Мы, железнодорожные труженики, открыто заявили о своей солидарности со всем сознательным пролетариатом…
Старичок даже руками замахал.
– Что вы, господа, что вы!? Какие речи, образумьтесь! Ведь вы не на митинге…
– Все отделы забастовали!
Евсеев не стал слушать дальнейших препирательств помощника бухгалтера со служащими и поспешил дальше, в тёмный угол коридора.
Здесь он разбил одну из колбочек.
Вторая была разбита около дверей уборной.
В это время из нижнего этажа по лестнице застучали торопливые шаги.
Послышались голоса:
– Обструкция!
– Бросайте работу, товарищи!
– Забастовка! Забастовка!
Мимо Василия быстро пробежали несколько человек.
Во всех комнатах началась суматоха.
Торопливо складывали дела.
Стучали крышками конторок.
Кое-кого начало уже тошнить.
Удушливые газы давали себя знать.
Начальство тоже растерялось.
Всеми овладела паника…
Минут через десять контора опустела.
…Евсеев исчез сейчас же после того, как выполнил свою миссию.
В передней, около вешалок происходила настоящая давка.
Некоторые из служащих выбежали на улицу, не захватив даже верхнего платья…
Выйдя из конторы, Василий Иванович медленными шагами направился к себе на квартиру.
Между членами железнодорожного комитета было заранее условлено, что лица, принимавшие активное участие в обструкции, на некоторое время должны быть совершенно освобождены от партийной работы.
Сидеть по своим квартирам.
Не посещать ни собраний, ни массовки.
«Очиститься», выражаясь техническим языком.
…Евсеев шёл и не без удовольствия думал о предстоящем отдыхе.
– По крайней мере, отосплюсь за это время… Хорошо! Утром и вечером буду купаться…
Мысль о возможном аресте даже и в голову ему не приходила.
Сделано было всё чисто.
Комар носу не подточит.
Хотя на всякий случай к обыску он приготовился.
Книжки, листки припрятаны…
Более важные документы отнесены к товарищам…
– Да, выспаться необходимо… За последние дни я совсем изнервничался… К Косоворотовым разве сходить на досуге? Два раза заходила Ниночка. Эх, не поймёшь, что у ней на уме: обычное ли женское кокетство или…
Здесь мысли Василия Ивановича были прерваны неожиданным окликом:
– Здравствуйте, мой юный друг! О чём Вы это так замечтались? Идёт человек, голову опустив, видно, что мысли его витают «далеко, далеко от скучной юдоли земной!»
Перед Евсеевым стоял, слегка покачиваясь, заметно в приподнятом настроении, Антон Косоворотов.
Его помятый, заношенный костюм и осунувшееся, давно небритое лицо говорили без слов.
И сразу становилось ясно, что человек этот за последнее время больше пил, чем ел, спал, где попало, не раздеваясь.
От него пахло дешёвым табаком, потом и винным перегаром.
– Что же вы молчите, юноша? – продолжал Косоворотов развязным тоном человека улицы. – Не ожидали встретить меня в таком, могу сказать, непрезентабельном виде? Пустяки! Не обращайте внимания на внешность. Будьте выше толпы и её глупых предрассудков.
Евсеев пожал протянутую руку.
– Здравствуйте…
С Антоном он познакомился вскоре после Пасхи.
Случалось, беседовал с ним на разные темы.
Одинокая, гордая, по-своему, душа бывшего актёра представляла для Евсеева известный интерес.
А озлобленный жизнью ум Антона, рождавший иногда смелые парадоксы, мрачные и горькие софизмы, делал его занимательным собеседником…
– Вы домой?
– Да… Слышали об обструкции?
– Осведомлён… как же… Первое выступление революционеров 20-го числа!
– Это вы железнодорожников так?
– Вам не нравится моё определение? Эх, юноша! Ну, подумайте, какой же это протест? Какая же забастовка? Просто кукиш в кармане показали.
– Что же, для начала и это недурно, – усмехнулся Евсеев.
В голове у него вертелась мысль спросить о Ниночке.
Но почему-то это казалось неловким…
– А как ваши, здоровы?
Антон пренебрежительно махнул рукой.
– Я давно разошёлся с ними.
– Разве? Не слышал…
– Со стариком поспорили… Живу теперь, как птица небесная: где день, где ночь.
– С сёстрами не видитесь?
Косоворотов посмотрел в сторону и нервно пожал плечами.
– К чему?
Тихо вздохнул и добавил:
– Наши дороги разные, так лучше уж не встречаться!
– Что же вы теперь намерены делать?
– Жить, пить, бродить по белу-свету, – с прежней беспечностью ответил Антон.
Они шли теперь по узенькому тротуару, по улице, ведущей в заречную слободку.
Благодаря близости реки и пристани на этой улице было много пивных, грязных трактиров и чайных лавок.
Постоянно здесь бродили кучки босяков.
Было шумно и людно…
Часто пели, а ещё чаще дрались…