Если принять, что причиной поражений являются социальные качества самого пролетариата, тогда положение современного общества придется признать безнадежным. В условиях загнивающего капитализма пролетариат не растет ни численно, ни культурно. Нет, поэтому, основания ждать, что он когда-либо поднимется на уровень революционной задачи. Совершенно иначе представляется дело тому, кто уяснил себе глубочайший антагонизм между органическим, глубоким, непреодолимым стремлением трудящихся масс вырваться из кровавого капиталистического хаоса и консервативным, патриотическим, насквозь буржуазным характером пережившего себя руководства. Между этими двумя непримиримыми концепциями надо выбирать.
Октябрьская революция не случайность. Она была предвидена задолго. События подтвердили предвидение. Перерождение не опровергает предвидения, ибо никогда марксисты не думали, что изолированное рабочее государство в России может держаться бесконечно. Правда мы считались скорее с крушением рабочего государства, чем с его перерождением; вернее сказать, мы не расчленяли строго этих двух возможностей. Но они вовсе не противоречат друг другу. Перерождение должно неизбежно на известном этапе завершиться крушением.
Тоталитарный режим, сталинского или фашистского образца, по самой сущности своей может быть только временным, переходным режимом. Диктатура в истории вообще была результатом и признаком особенно острого социального кризиса, отнюдь не устойчивого режима. Острый кризис не может быть перманентным состоянием общества. Тоталитарное государство способно в течение известного времени подавлять социальные противоречия, но не способно увековечить себя. Чудовищные чистки в СССР являются самым убедительным свидетельством того, что советское общество органически стремится извергнуть из себя бюрократию.
Поразительное дело, как раз в сталинских чистках Бруно Р. видит доказательство того, что бюрократия стала правящим классом, ибо только правящий класс способен, по его мнению, на меры столь широкого масштаба*. Он забывает, однако, что царизм, который не был «классом», тоже позволял себе довольно широкие мероприятия по чистке, притом как раз в тот период, когда он приближался к гибели. Своим размахом и чудовищной лживостью чистки Сталина свидетельствуют ни о чем другом, как о неспособности бюрократии превратиться в устойчивый господствующий класс и являются симптомами её близкой агонии. Не попали ли бы мы в смешное положение, еслиб присвоили бонапартистской олигархии имя нового правящего класса за несколько лет или даже месяцев до её бесславного падения? Одна лишь ясная постановка вопроса должна, на наш взгляд, удержать товарищей от терминологических экспериментов и слишком торопливых обобщений.
* Правда в последней части своей книги, состоящей из фантастических противоречий, Бруно Р. вполне сознательно и членораздельно опровергает свою собственную теорию „бюрократического коллективизма", изложенную в первой части книги, и заявляет, что сталинизм, фашизм и нацизм являются переходными паразитическими образованиями, исторической карой за бессилие пролетариата.
Другими словами, подвергнув взгляды Четвертого Интернационала самой резкой критике, Бруно Р. неожиданно возвращается к этим взглядам, но только для того, чтоб открыть новую серию блужданий. У нас нет никакого основания следовать по пятам за писателем, явно выбитым из равновесия. Нас интересуют те его доводы, которыми он пытается обосновать свой взгляд на бюрократию, как класс. — Т.
Четверть столетия оказались слишком коротким сроком для революционного перевооружения международного пролетарского авангарда и слишком долгим сроком для сохранения советской системы в изолированной отсталой стране. За это человечество платится ныне новой империалистской войной. Но основная задача нашей эпохи не изменилась по той простой причине, что она не разрешена. Огромным активом истекшей четверти столетия и неоценимым залогом будущего является тот факт, что одному из отрядов мирового пролетариата удалось показать на деле, как задача может быть разрешена.
Вторая империалистская война ставит неразрешимую задачу на более высоком историческом этапе. Она заново проверяет не только устойчивость существующих режимов, но и способность пролетариата прийти им на смену. Результаты этой проверки будут, несомненно, иметь решающее значение для нашей оценки современной эпохи, как эпохи пролетарской революции. Если бы, вопреки всем вероятиям, в течение нынешней войны или непосредственно после неё Октябрьская революция не нашла своего продолжения ни в одной из передовых стран; если бы, наоборот, пролетариат оказался везде и всюду отброшен назад; — тогда мы несомненно должны были бы поставить вопрос о пересмотре нашей концепции нынешней эпохи и её движущих сил. Вопрос шел бы при этом не о том, какой школьный ярлычек наклеить на СССР или на сталинскую шайку, а о том, как оценить мировую историческую перспективу ближайших десятилетий, если не столетий: вошли ли мы в эпоху социальной революции и социалистического общества или же в эпоху упадочного общества тоталитарной бюрократии?
Двойная ошибка схематиков, вроде Гуго Урбанса и Бруно Р. состоит в том, что они, во-первых. провозглашают этот последний режим уже окончательно наступившим; во-вторых, объявляют его длительным промежуточным состоянием общества между капитализмом и социализмом. Между тем совершенно очевидно, что если бы международный пролетариат, в результате опыта всей нашей эпохи и нынешней новой войны, оказался неспособен стать хозяином общества, то это означало бы крушение всяких надежд на социалистическую революцию, ибо никаких других более благоприятных условий для неё нельзя ждать; во всяком случае никто их сейчас ни предвидеть, ни охарактеризовать не может.