Считая терпеливое отношение к заблуждающимся или недисциплинированным товарищам и повторные попытки их революционного перевоспитания абсолютно обязательными, я применял эти методы отнюдь не только по отношению к Молинье. Я делал попытки привлечения и сохранения в партии Курта Ландау, Фильде, Вейсборда, австрийца Фрея, француза Трона и ряда других лиц. Во многих случаях мои попытки оказывались тщетны; в некоторых случаях удалось все же сохранить ценных товарищей.
Во всяком случае, в моем отношении к Молинье не было ни малейших принципиальных уступок. Когда он решил создать газету на основании «четырех лозунгов», взамен нашей программы, и приступил самостоятельно к исполнению этого замысла, я был в числе тех, которые настаивали на его немедленном исключении. Не скрою, однако, что во время учредительного съезда Четвертого Интернационала я был сторонником того, чтобы еще раз проверить Молинье и его группу в рамках Интернационала, если они успели убедиться в ошибочности своей политики. Попытка и на этот раз ни к чему не привела. Но я не отказываюсь повторить ее, при подходящих условиях, снова. Курьезнее всего, что среди крайних противников Молинье были люди, как Верекен и Снефлит, которые, после того, как они порвали с Четвертым Интернационалом, благополучно объединились с Молинье.
Ряд товарищей, которые знакомились с моими архивами, дружески упрекали меня в том, что я тратил и трачу слишком много времени на убеждение «безнадежных» людей. Я отвечал им, что мне приходилось много раз наблюдать, как люди меняются с обстоятельствами, и что я поэтому не склонен объявлять людей «безнадежными» на основании нескольких, хотя бы и серьезных ошибок.
Когда для меня стал ясен тот тупик, в который Шахтман загоняет себя и известную часть партии, я написал ему, что, если бы у меня была возможность, я немедленно сел бы на аэроплан, прибыл бы в Нью-Йорк и спорил бы с ним трижды 24 часа подряд. Я спрашивал его: нельзя ли нам все же встретиться? Шахтман не ответил мне. Это его полное право. Весьма возможно, что те товарищи, которые будут знакомиться с моими архивами, скажут и на этот раз, что мое письмо Шахтману было с моей стороны ложным шагом, и приведут эту мою «ошибку» в связи с моей слишком настойчивой «защитой» Молинье. Они не убедят меня. Формировать международный пролетарский авангард в нынешних условиях есть задача исключительной трудности. Гоняться за отдельными лицами в ущерб принципам было бы, разумеется, преступлением. Но сделать все, чтобы вернуть выдающихся, но ошибающихся товарищей на путь нашей программы, я считал и считаю своим долгом.
Из той самой профсоюзной дискуссии, которую Шахтман использовал явно неудачно, я процитирую слова Ленина, которые Шахтману следует твердо запомнить себе: «всегда ошибка начинается с маленького и становится большой. Всегда разногласия начинаются с маленького. Всякому случалось получать ранку, но если эта ранка начинает загнивать, то может получиться смертельная болезнь». Так говорил Ленин 23 января 1921 г. Не ошибаться нельзя. Все ошибаются, одни — чаще, другие — реже. Долг пролетарского революционера — не упорствовать в ошибке, не ставить амбицию выше интересов дела, а вовремя остановиться. Т. Шахтману пора остановиться! Иначе, царапина, успевшая уже превратиться в нарыв, может довести до гангрены.
Письмо к Мартину Эберну* §
* Троцкий здесь отвечает на следующее письмо Мартина Эберна:
24 января
Дорогой товарищ Троцкий, В прошлом я оставил без внимания несколько фальшивых заявлений но в вашем открытом письме к товарищу Бернаму я замечаю кроме других вещей следующее: «По поводу моей прошлой статьи т. Эберн, как передают, сказал: "это — раскол". Такого рода отзыв показывает лишь, что Эберну не хватает привязанности к партии и к Интернационалу; он — человек кружка». Эта передача неверна; то есть, она является ложью. Могу ли я узнать, от кого идет эта информация; попробовали ли вы проверить ее?
С товарищеским приветом,
Мартин Эберн
29 января 1940 г.
Дорогой товарищ Эберн,
Я получил сообщение о вашем предполагаемом выражении «Это — раскол» от товарища Кэннона. 29 декабря 1939 года он написал следующее:
«Ваш документ уже широко распространен внутри партии. Пока что я слышал лишь два определенных замечания от руководителей меньшинства. Эберн, после того как он прочел титул и несколько первых параграфов заметил Голдману, "Это означает раскол"».
Я знаю Кэннона как надежного товарища и я не имею никакой причины не доверять его сообщению.
Вы говорите, что это сообщение «является лживым». Долгий опыт говорит мне, что во время длинной фракционной борьбы недоразумения такого рода могут случаться даже и в отсутствие злых намерений с той или другой стороны.
Вы спрашиваете, попробовал ли я проверить это сообщение. Вовсе нет. Если бы я передал его в частных письмах, как известный мне факт, то это было бы нелояльным. Но я опубликовал его с заметкой, что «это было мне сообщено» и таким образом дал вам возможность подтвердить или опровергнуть это сообщение. Я думаю что в ходе партийной дискуссии это является наилучшим способом проверки.
Вы пишете в начале письма: «В прошлом я оставил без внимания несколько фальшивых заявлений но в вашем открытом письме я замечаю кроме других вещей…» и т.д. Что здесь означает эта фраза «несколько фальшивых заявлений»? От кого? Что означает фраза «кроме других вещей»? Какие вещи? Не думаете ли вы, что подобные выражения могут быть поняты неопытными товарищами как смутные инсинуации. Если в моей статье есть «несколько фальшивых заявлений» и «других вещей», то было бы лучше их перечислить. Если неверные заявления не происходят от меня то я не понимаю почему вы пишете мне о них. Мне трудно понять, как кто-то может «оставить без внимания» фальшивые заявления если они имеют политическое значение: это может быть понято как невнимание к партии.