— Посмотрите на светильники! Ветер переменился и гонит волны моря к северу! Войско фараона будет поглощено морем.
И на несколько мгновений между спасенными водворилась мертвая тишина; затем раздался громкий голос Нуна:
— Это совершенно верно, дети! Ефрем прав. Что мы можем сами сделать, мы, ничтожные люди? Господь Бог строг к тем, которые идут против Него…
Слова старика были прерваны громким криком: у источников, где утомленный Моисей прислонился к пальме, чтобы отдохнуть, а Аарон стоял подле него, также увидели то, что заметил Ефрем, и из уст в уста переходила эта радостная, но в то же время невероятная весть, становившаяся с минуты на минуту все очевиднее и очевиднее.
Глаза многих поднялись к небу, и они увидели, что грозная, черная туча подвигалась все дальше и дальше к северу.
Дождь перестал, гром и молнии прекратились, и небо прояснивалось над перешейком и морем.
Наконец и месяц выплыл из-за туч, и его свет посеребрил вершину горы и воды бухты, в которой снова колыхались сплошные волны.
Грозная ревущая буря превратилась в легкий утренний ветерок, дувший с юга; море, еще так недавно походившее на какое-то свирепое чудовище, бившееся о каменные береговые скалы, теперь тихо покоилось в своих берегах.
Но вот восток стал загораться, и небо покрылось багряною зарею; всех евреев собрали у источников, и Мирьям, взяв бубны, выступила вперед, за нею последовали многие женщины и девушки, также с бубнами и цимбалами в руках; легкою рукою ударила пророчица по инструменту и запела благодарственную песнь Богу за спасение еврейского народа, а женский хор вторил за Мирьям сложенную ею песнь.
Эта песнь и этот торжественный час остались незабвенными для евреев; все верили во всемогущество Творца и надеялись на лучшие, более счастливые дни.
XXIII
Замер последний звук хвалебной песни, и сердца всех исполнились благоговения. Между тем утро стало опять хмуриться, легкие облачка скользили там и сям по ясному небу, дул сильный юго-восточный ветер, волновавший море и качавший вершины пальм у источников. Многим из спасенных захотелось пойти на берег моря, так как они знали, что морские волны часто отдают обратно земле свои добычи. Даже женщины, не страшась ветра, шли к морю; их влекли туда непреодолимые людские страсти — корысть и жадность.
Действительно, на берегу моря появлялось почти беспрестанно что-нибудь новое: то лежал труп воина, то его разбитая колесница. У утопленника, если он принадлежал к знатному роду, отбирали его золотые и серебряные украшения, от другого трупа выдергивали меч или топор из-за пояса; мужчины и женщины, принадлежавшие к небогатым евреям, невольники и невольницы, а также и чужестранцы тщательно осматривали трупы и отбирали от них все, что было ценное.
Вороны, следовавшие за полчищами и скрывшиеся неизвестно куда во время непогоды, снова появились, почуяв добычу.
Евреи столько натерпелись от египтян, что не чувствовали к ним никакой жалости и бросали обратно в море тех воинов, которым удавалось, держась за осколки колесниц, доплыть до берега. Народ израильтянский был неумолим, и не нашлось ни одного человека среди евреев, который бы сжалился над бывшим врагом. Даже Ефрем и Мирьям не сказали ни слова сострадания в пользу ненавистных египтян; оставшихся живых воинов или побивали каменьями или просто бросали обратно в море, невзирая на их мольбы и оправдания.
В положении Мирьям, ставшей супругою Гура, мало что изменилось; она по-прежнему заботилась только о судьбе своего народа, и в сердечной благодарности к Богу за спасение евреев, она изливала свои чувства к Всевышнему в сложенной ею хвалебной песне. Теперь Мирьям казалось, что она достигла всего, чего могла желать.
Только Ефрем напомнил ей об Осии, и, пока она с ним говорила о несчастной судьбе египетского пленника, многие из евреев подходили к ней и приветствовали ее, а она, с достоинством величественной царицы, отвечала на их поклоны. Ее глаза горели счастьем, и только на одну минуту на ее лице появилось выражение, сострадания, когда юноша рассказывал ей о всем том, что ему пришлось перенести вместе с дядею. Правда, она была еще расположена к человеку, которого когда-то любила, но он не был ей более нужен для ее высших целей, к которым она стремилась.
Ефрем в своем рассказе упомянул о прекрасной египетской женщине, расположенной к его дяде, по просьбе которой с осужденных были сняты цепи; но рассказ юноши был прерван шумом и криком, раздавшимся из того места на берегу, где столпилось очень много народа; вероятно, море выбросило на сушу что-либо очень драгоценное.