Но что сталось с юношею? Или он стыдился принадлежать к такому народу, который наделал столько позорных дел? Или же он стоял за своих и ему было обидно и прискорбно слушать, что говорили про евреев? Его щеки то вспыхивали, как зарево, то бледнели, как полотно и он пришел в такое волнение, что не в состоянии был говорить. Пророк же, не обратил, казалось, внимания на волнение Ефрема, а подозвав к себе начальника стрелков, удалился с ним под тень сикоморы и стал говорить:
— Ты знаешь, что моя жена привлекла тебя и других на мою сторону. Она служит нам лучше и усерднее, чем другой мужчина и также восхищается, как и я, красотою твоей дочери, которая так пленяет все сердца своею невинной прелестью.
— Разве Казана должна принять участие в заговоре? — невольно воскликнул Горнехт.
— Да, но не в качестве деятельной помощницы, как моя жена.
— Она вовсе и не годится для этого, потому что еще совершенное дитя, — возразил начальник стрелков.
— Но все же через ее посредство мы могли бы привлечь на свою сторону человека, участие которого в нашем деле я считаю неоцененным.
— Ты говоришь об Осии? — И лицо Горнехта омрачилось при этих словах.
Пророк, однако, продолжал:
— А если бы и так? Разве это настоящий еврей? Разве ты можешь считать дурным отдать руку твоей дочери воину, которого мы, если удастся наше предприятие, поставим во главе всего войска?
— Нет! — воскликнул воин, — знаешь ли ты, что одна из причин, принудившая меня идти против фараона и присоединиться к приверженцам Синтаха есть та, что мать первого была чужестранка, а в жилах второго течет наша кровь? По происхождению матери определяется и происхождение мужчины, а мать Осии была еврейка. Я называю его своим другом, ценю его достоинства… Казана расположена к нему…
— И все же ты желаешь иметь более знатного зятя? — прервал его пророк. — Как может посчастливиться нашему трудному предприятию, если ты отказываешь в первой жертве, которую от тебя требуют! Ты говоришь, что твоя дочь расположена к Осии?
— Да, она была расположена к нему, — ответил воин, — но я сумел принудить ее к послушанию, но вот теперь, когда она овдовела, я должен отдать ее тому, от которого принудил ее отказаться! Разве что-либо подобное было когда в Египте?
— С тех пор, как люди поселились на Ниле, — возразил жрец, — не раз приходилось им, ради приведения в исполнение великих подвигов, подчиняться всевозможным требованиям, хотя и противоречащим их желаниям. Поразмысли обо всем этом и припомни еще и то, что родоначальница Осии — он сам хвалился несколько раз этим — была египтянка, дочь жреца, такого же, как и я.
— Но после того сколько поколений легло в могилу!
— Все равно. Это приближает его к нам, и мы должны быть довольны. Пока до свидания! Вероятно, племянника Осии ты пригласишь к себе и твоя дочь позаботится, чтобы он пользовался полным покоем, который ему теперь крайне нужен.
IV
Как в целом городе, так и в доме начальника стрелков Горнехта, господствовало уныние. Мужчины стригли себе волосы, а женщины посыпали головы пеплом. Жена Горнехта давно умерла, но его дочь и ее служанка встретили его с развевающимися покрывалами и с громким плачем, так как у зятя хозяина дома умерли и перворожденный сын и внук. Кроме того, во многих знакомых Горнехту домах было унесено не мало жертв.
Однако женщины тотчас засуетились около Ефрема, пришедшего вместе с хозяином дома; они омыли его рану, помазали ее целебным бальзамом, затем наложили на нее повязку; когда это было кончено, то напоили его гретым вином, а потом накормили. После этого юноша явился к дочери хозяина дома, позвавшей его к себе. Из грязного, покрытого пылью он превратился в красивого юношу. Его намасленные душистыми мазями волосы ниспадали с головы густыми локонами, повязка на голове была бела как снег; одет он был в затканное золотом египетское одеяние, оставшееся после покойного мужа дочери Горнехта, и оно очень шло к нему; его черные выразительные глаза блестели каким-то особенным огнем.
Более красивого молодого человека давно не видала дочь Горнехта. После недолгого супружества с нелюбимым человеком Казана снова вернулась в родительский дом, в котором недоставало хозяйки; громадное состояние, доставшееся ей после смерти мужа, дало ей возможность ввести в скромное жилище воина роскошь и блеск, которые сделались для нее необходимы со времени ее замужества.
Ее отец, человек строгих правил, предоставил ей теперь полную свободу, между тем как раньше он обращался с нею беспощадно и принудил ее, пятнадцатилетнюю девушку, выйти замуж за пожилого человека, которого она не любила. Он принудил дочь к этому ненавистному ей браку, так как заметил, что ее сердце было полно любви к Осии, а он, Горнехт, не хотел иметь зятем еврея, который к тому же еще не занимал выдающегося места в войске. Египетские девушки обязаны были беспрекословно повиноваться воле отцов, в особенности в таких случаях, когда дело касалось выбора мужа; точно так же и Казана, хотя и пролила немало горьких слез, но все же, согласно желанию отца, отдала руку нелюбимому человеку.