— Я в душе за охрану природы. Слушайте, если вы собираетесь его вытащить, пожалуйста, предупредите. Я выйду из комнаты.
— Не, этот парнишка уже достаточно травмирован. Я не хочу, чтобы он подумал, что я его враг.
Он снял крышку с прозрачной коробочки среднего размера. Взял со стола карандаш, приподнял колбу и использовал его, чтобы сопроводить паука в переноску. (Карандаш тоже сгорит). Закрыл крышку и поднял переноску за ручку на уровень своего лица.
— Если хотите, он ваш, — сказала я.
— Правда?
Он улыбнулся, его лицо осветилось от радости. Я не доставляла мужчине столько удовольствия с тех пор, как мы расстались с Чини.
— Еще я буду рада оплатить ваше время. Вы действительно спасли мне жизнь.
— О, господи, это достаточная плата. Если передумаете, буду счастлив принести его назад.
— Идите, и благословит вас бог.
Когда дверь за ним закрылась, я села за стол и устроила хороший длинный разговор сама с собой. Мексиканский красноногий тарантул. Укуси мою задницу. Это все дела Соланы.
Если ее целью было напугать меня до смерти, она в этом преуспела. Уж не знаю, что символизировал тарантул для нее, но для меня это значило, что ее извращенный мозг работал. Она отправила мне послание, и я его получила. Небольшое облегчение, полученное от утренней пробежки, улетучилось в окно. Этот первый взгляд на паука останется со мной на всю жизнь. Меня до сих пор трясло.
Я сложила нужные мне папки, взяла портативную пишущую машинку «Смит-Корона», заперла офис и загрузила машину. Офис казался зараженным. Поработаю дома.
Я дожила до конца дня. Хотя я легко отвлекалась, но старалась быть продуктивной. Мне нужен был комфорт, и на обед я позволила себе сэндвич из сыра с перцем пименто и майонезом, намазанным на хлеб из цельного зерна. Разрезала его на четвертинки, как делала в детстве, и наслаждалась каждым кусочком.
Я не была слишком строгой и насчет ужина, должна признаться. Мне нужно было успокоить себя с помощью еды и алкоголя. Я знаю, что очень нехорошо использовать алкоголь, чтобы снять напряжение, но вино дешево, это законно, и делает свое дело. В основном.
Когда я отправилась в постель, мне не пришлось волноваться, что я буду лежать без сна.
В кои-то веки, я была слегка пьяна, и спала, как младенец.
Это было слабое дуновение холодного воздуха, которое меня разбудило. Я спала в спортивном костюме, в ожидании утренней пробежки, но даже одетой мне было холодно.
Я посмотрела на электрические часы, но экран был черным. Я поняла, что обычное мягкое мурлыканье домашней техники прекратилось. Электричество отключилось, неприятное дело для зависимого от времени человека, каким я была.
Я посмотрела вверх, на небо, через плексигласовое окошко, но не смогла определить, который час. Если бы я знала, что еще рано, два или три часа ночи, я бы укрылась с головой и уснула, пока внутренний будильник не разбудил бы меня в 6.00. Я рассеянно размышляла, отключилось ли электричество во всем районе. В Санта-Терезе, если дует неправильный ветер, случаются небольшие поломки, и электричество отключается. Через несколько секунд часы могут снова включиться, но цифры будут мигать, заявляя об огорчении.
В данном случае ничего не происходило. Я могла протянуть руку и нащупать на столике свои часы. Прищурившись и повернув лицо, я, возможно, сумею разглядеть свои руки, но это ничего не даст.
Меня озадачивал холодный воздух, и я размышляла, не оставила ли где-нибудь открытое окно. Непохоже. Зимой я сохраняю студию в тепле, часто закрывая ставни, чтобы избежать сквозняков. Я посмотрела в изножье кровати.
Там стоял кто-то, женщина. Неподвижно. Ночная темнота никогда не абсолютна. Учитывая освещенность города, я всегда могу определить градации света, начиная от бледно-серого и кончая угольно-черным. Если я просыпаюсь ночью, то могу передвигаться по студии, не зажигая света.
Это была Солана. В моем доме. В моей спальне, глядя на меня, пока я спала. Страх распространялся внутри меня медленно, как лед. Холод двигался от позвоночника до кончиков пальцев, таким же образом, как вода постепенно твердеет, когда озеро замерзает.
Как она вошла? Я ждала, надеясь, что призрак окажется обычной вещью — курткой, брошенной на перила, или чехлом для одежды, свисающим с дверцы шкафа.
Сначала я не могла поверить. Это было невозможно — невозможно — чтобы она вошла.