– И легко расскажу. Мало сплю, общаюсь с сомнительными личностями, задаю кучу вопросов, иногда выпиваю … Ах, да – работаю с умеренным пылом в одной фирмочке.
– А как с ней?
– С кем?
– С любовью, Вадим. С любовью!
– Утром я был с ней на «ты», днём – подчёркнуто холоден, а сейчас я окончательно для неё потерян, – с показной весёлостью отрапортовал я Зоту, вспомнив о неоконченном письме.
– И это слова утешителя.
Я молчал. Скривив, словно от боли, губы Зот поднялся с кровати и неуклюже потопал к занавеси. Взяв материю за краешек, он произнёс:
– Если случиться вдруг что-то … Ну ты понимаешь, Вадим … Если что произойдёт … Вы – ты и Диана – должны войти сюда сразу после отца с матерью. Все мои бумаги должны попасть к вам. Все до единой. Будет обыск. Я знаю. Но вы должны первыми … Слышишь?
– Перестань, Андрей. Из армии, как правило, возвращаются. Придёшь и ты.
– Из армии, но не с войны …
Занавесь колыхнулась, и Зотов вышел из комнатки. Несколько секунд я следил за колебаниями фабричного узора. Потом вернулся к письму. Перечитал его ещё раз, но так и не смог придумать внятного финала. Решил оставить как есть. Прилёг.
Лишь только я закрыл глаза, как тело охватил нешуточный озноб. Сердце забилось в груди тревожно и путано. Утром Зотов нашёл меня окончательно больным. Он вызвал такси, пожелав мне на прощанье скорейшего выздоровления, и как-то значительно поцеловал в щёку. Я промямлил водителю адрес, и мы поплыли по дымчатой лёгкости майского утра в северо-восточную часть города.
Лиза
За автомобильными стёклами разгуливался солнечный праздник. Всё живое, счастливо отдыхающее посреди тягот рабочей недели, за руку было выведено на улицу, провожено до набережных и парков, доставлено к просторам площадей. Жизнь повторяла общие черты в недоступный для подсчёта раз, но вся – от кончиков молодой травы до крика мокрого чада из форточки роддома – расцветала наивом и дышала новостью …
Дома, прежде чем скинуть с себя одежду и умыться, я на пластилиновых ногах добрался до компьютера – проверил почту. Ящик за время моего отсутствия в городе раздуло от бесчисленных безответных писем. Постепенно теряя связь с реальностью, я удерживался от падения с вертлявого кресла только потому, что должен был отправить Лазаревой поэтический полубред, пришедший в голову одному молодому человеку от бессонницы при полной луне.
Письмо к R . L .
Первые мысли:
В ожидании весны томился гардероб,
И сердце кляло зиму …
Но снег пропал и кельи дверца
Открылась настежь, в кутерьму.
Ах, вечное весны непостоянство – хуже пьянства!
«Прочь старое – лови губами next.
Твой прежний износился. Брось жеманство.
Ждут новые и самый свежий sex» –
Нашёптывает вешний политес.
О, ты не девушка. Ты – фройляйн Современность:
Следы солярия, тату и позитив.
В глазах l'amour, в улыбочке надменность
На радость мальчикам, на зависть прочих див.
Taxi. Ты в нём. Без прошлого, конечно.
( Гуляй, экс-мачо. Кто там впереди?)
Летишь, летишь по узенькой Аптечной,
Устав ругать шофёра по пути …
Вот и Cafe, где публика отменна.
Твой взгляд по лейблам мигом пробежал:
«My God[3]! Ну что это за пафос откровенный!
Gabbana! Gucci! Tiffany! Аврал!»
Тебя не слышат. Им важнее Эго.
Но всё же быстро оценили твой «прикид».
Здесь царствует Перформанс с мощью mega,
Здесь каждый изнутри давно убит.
Вторые мысли:
Ты видишь столик. Он, как раз, свободен.
Заказываешь свой любимый сок.
Садишься, ждёшь … Перформанс хороводит
И скучно так – хоть прострели висок.
Вот мальчик, девочка, оно – кому понятно?! –
Курит лёгкий Vogue;
Другой хлебает колу отрешённо.
Ты новенького ждёшь, но всюду смог
И, в общем, чувствуешь себя опустошённо.
Внутри тебя пугающая даль
Тусовок с «травкой», стрессов, одиночеств;
Старенья страх и буквенная шваль
Из стильных книг писателей без отчеств.
Проходят юноши – глядят, проходят девушки – глядят …
Зачем?
Чтоб ты сама на них, хоть мельком, да взглянула.
Им тоже плохо вне систем, без Тем, совсем
Их модной серости утроба затянула.
О, господин Перформанс, ты – король
Бездушно-дорогой, блестящий и холодный.
Природе глупой ты подыщешь роль,
В которой заживёт она свободно.
Третьи мысли:
Весна... Весна! Кругом соблазн – примета века.
А ты грустишь. Ну, хватит – улыбнись.
Расклеим завтра же: «Мы ищем Человека!»
Не отлегло? Есть средство – прослезись.
Но ты упрямо на Taxi в вечерней дымке
Спешишь домой, где модный гардероб,
Без слёз, без слов, без телефона Dimki,
Который мачо был, а – если честно – жлоб.
Да, трудно жить вам, бедные мажоры!
Вам не дано дешевле и простей.
Не можете с очей вы скинуть шоры,
Расти душой, мудреть, учить детей …
Перформанс ваш, по счастию, не вечен:
Пройдёт и он, как с белых яблонь дым.
Живым был тот, кто не был безупречен …
Не преминула позвонить Лиза Плещеева – симпатичный менеджер с исключительным интересом к моей персоне. Она попыталась рассказать мне обо всём на свете. Начала, как и всегда, с общих слов обо мне и моём здоровье, однако скоро сорвалась на корпоративные сплетни и на бесконечный пересказ последних, увиденных ею в кинотеатре, фильмов:
– … но Хопкинс там хорош, таким я его ещё не видела. Помнишь мы спорили?
– Да, кажется …
– И знаешь – тебе надо тоже обязательно его посмотреть. Я могу купить тебе билет … Или нет … Лучше, когда поправишься, возьми его сам и меня возьми с собой.
– Ага.
– Вот … А я теперь кофе другой марки пью. Говорят, что в прошлом нашли какие-то вредные для печени вещества. И девчонкам нашим отсоветовала пить. Продают фигню всякую.
– Это точно …
– О, прикинь, тут пока тебя не было, проверка из Москвы приезжала. У нас, естественно, полный кибиш. Светка Быстрова …
– Лиза, я спать хочу. Давай позже поговорим.
– А … Ну, да … Хорошо … Я вечером тебе брякну. Давай. Пока.
Звонили из окружения Коцака. Звонил и сам Коцак (дважды) – я не отвечал. Очень хотелось вычеркнуть эти ложные знакомства из моей нынешней жизни. Впрочем, трезвым умом я понимал, что мечтаю о невозможном.
Однажды ночью мне приснился довольно странный сон. Снилось нечто разрозненное, плывущее. Ни один сюжет не разрешался до конца и лишь провоцировал появление новых, ещё более запутанных, историй. Запомнился бесконечной ширины и глубины колодец из камня. Его стены обтягивала стальная сетка и я карабкался по ней наверх, рывками меняя положение рук. После каждого такого рывка сетка предательски укорачивалась, заставляя ноги тщетно ёрзать по холодному монолиту. Я начал понимать, что слабею, причём очень быстро. Невидимая гадина огромными, не знающими меры, глотками высасывала из моих рук спасительную их силу. «Обязательно упаду» – подумал я и уже решил, как в детстве, попытаться открыть, накрепко спаянные сном, глаза. Тогда избавление. Тогда минутное расстройство сердца, немного пота и целительная явь вокруг.