Над Ардатовом дрожало чистое и прозрачное, как озерная соль[28], голубое небо.
Вениамин Валдаев подпирал двурогими колышками ветки яблонь в саду купца Бугрова.
Хлопнула голубая калитка, и на седой дорожке появилась Вера, дочь хозяина, — красное платье на ней, в руке белый зонтик. Ровно спелая земляничка под ромашкой. Села под сень раскидистой груши. Повела взглядом на Вениамина.
Частенько вот так, молча, приходит она, когда тот работает в саду, сядет на скамейку под дерево, ничего не говорит, а только глядит на него, — видно, нравится ей сверлить его взглядом, от которого все валится из рук и тело становится непослушным, будто деревянным. И тогда становится ему не по себе: он как бы со стороны видит свои застиранные, с заплатами, штаны, латаный серый пиджак. В этой одежде он, конечно, выглядит нелепо. И ему самому кажется, будто от него за три версты разит потом.
Раз хозяйская дочь попросила, чтобы он рассказал о себе, — о своих родителях, о своей прежней деревенской жизни. А выслушав его, расхохоталась:
— Занятная история, ваше сиятельство. Какая фантазия!
— Какая-такая фантазия?
— Способность воображать, выдумывать, рассказывать о том, чего никогда не было и быть не могло. Фантазия — это еще простительно, но какое честолюбие!
— Какое честолюбие?
— Вы дурно воспитаны, ваше сиятельство: перебиваете меня. Честолюбие — необоримое желание занимать не по достоинствам высокое положение, стремление к почестям, славе и власти.
— Так, значит, не поверили?
Она улыбнулась. Поверить? Да неужели она могла поверить? Неужели он и сам верит в эту выдумку? Пусть больше никому не рассказывает. Шутом прослывет. Приказчики, работники — все просмеют. Да и понятно: графом себя вообразил! Она, конечно, понимает, почему он ей наговорил все это… Понравиться хотелось? Да, да, она все понимает. Но ведь надо же меру знать!..
И ушла, помахивая зонтиком, как палкой.
Тяжело вздохнул Вениамин. Не поверила ему хозяйская дочка… А как докажешь? Обидно. Но кто же он на самом-то деле — крестьянский сын или графский? Получается, что никто! Человек без роду, без племени: ни крестьянин, ни граф, ни мордвин, ни русский, ни выходец из Лифляндии…
Зная о своем благородном происхождении, был он на седьмом небе. И на все кругом глядел не такими глазами, какими глядели его сверстники и родной брат Виктор. Угнетало его убожество окружающей жизни. До конца века быдлом быть? Совсем о другой жизни мечтал он; казалось, судьба предначертала ему иное, высокое назначение. Но какое именно — этого пока не ведал. Не печалясь ушел из дому. Приемному отцу его, Платону, наверное, казалось, будто тот карает самой страшной карой, выгоняя на все четыре стороны, — нет! — на самом деле освободил от тягостной опеки. Брат Виктор — тот словно из другого теста: по горло врос в землю, по самое горло, крестьянин крестьянином, таким и останется — умрет у сохи…
Но нелегко складывается жизнь вдалеке от Алова. Никто не верит ему. Но если бы и поверили, что толку? Денег у него нет. А без них не пробьешься к счастью, кем бы ты ни был. Но почему такая несправедливость: у одних денег много, у других — ни копья? Откуда приходит богатство? Ведь сколько ни работай, за всю жизнь не заработаешь и десятой части богатства купца Бугрова. Казалось, в деньгах: в купюрах и в монетах заключена волшебная сила. Некто незримый, всевластный — бог? — вложил тайную силу в деньги, и она, эта сила, вершит все на свете дела; но одни люди причастны к таинству денег, а другие — нет. И он, Вениамин, пока не причастен. Но, может, у него все впереди?
А на другой день он увидел ее в компании какой-то девушки и незнакомого гимназиста. Вера поманила Вениамина пальцем и сказала при гостях, чтобы он почистил ее сапожки — вот они, в прихожей — грязные, она в них вчера под дождь попала. Так и сказала:
— Ваше сиятельство, извольте вычистить.
А двое ее друзей многозначительно улыбнулись.
Вениамин покраснел до корней волос. Но все же почистил сапоги, хоть и не его это было дело. Горничная вынесла ему в награду пятак. Выйдя из дому, он швырнул этот пятак за забор. Думал, что сгорит со стыда. Уйти куда глаза глядят?..
Но на следующее утро она снова появилась в саду, снова села на скамейку под грушей — красное платье, белый зонтик… Помолчала минут десять, а потом вдруг сказала, чтобы он не очень сердился.
— Ладно уж, не буду, — тихо ответил Вениамин.
Ржаное поле полно жнецов. Зрелая, желтая, как воск, рожь, местами густая и наливная, местами реденькая и тощая, колышется по всему полю, словно в солнечный день сверкает вода при половодье. Антон Нужаев давненько поглядывает на солнце — обеда ждет. От голода аж спина ноет.