Славка шепотом спрашивает меня:
- Почему он сказал - колокольцы?
- Не знаю, - говорю я. - Наверное, звоночки так называются, а колокольчики - это цветы.
Старик уходит, а грабли остаются у Федотова.
Яков Павлович появляется в прихожей, и мы поднимаемся, чтобы уйти с ним, но снова скрипит и бухает дверь, и в коридор, прямо к печке, торопливо входит человек с большой круглой головой и носом - ну точь-в-точь картошка.
- Ты что, Андрей Иванович? - спрашивает Федотов. - Горит где, что ли?
- Боялся опоздать! - Большеголовый снимает шапку, вытаскивает платок, вытирает лоб и шею. - Уф! Хорошо, что застал. У нас несчастье. - Он нагибается к Федотову так, что кажется, вот-вот заденет его носом, и говорит что-то вполголоса.
- Ну?! - поражается Яков Павлович. - Медведь? Чудеса! Где тут москвич? - поворачивается он к нам.
- Я! - отзывается Славка.
- Отогрелся, путешественник?
Как Славка отогрелся, видно по его щекам. От них, как говорится, прикурить можно - пылают. А очки вспотели.
- Угу, - говорит Славка.
Видно, он чувствует, к чему дело клонится: уходить надо. Не хочется. Но виду не подает. Спрашивает:
- А где Юра ваш?
- Вот я об этом и думаю. Пора вам свидеться. Идите-ка вы, друзья, к Юре, а меня извините, я еще тут посижу. Располагайтесь дома. А там и я набегу. Договорились?
- Договорились. Пошли! - берет меня за руку Славка.
6
Как только мы вошли в дом Федотова, Славка и Юра познакомились и стали носиться из комнаты в сени, из сеней в комнату. При этом Слава ударился о косяк шкафчика, и там что-то загремело и зазвенело.
- Ой, разбили! - крикнул Слава.
- Да нет, это колокольцы. - Юрик открыл дверцу шкафчика. - Смотри - видишь?
Мы увидели на полке стоящие по росту блестящие, будто серебряные, колокольцы. Самый большой был величиной с кружку на пол-литра, какой обычно отмеривают молоко. А последний, маленький колоколец был чуть побольше наперстка. Он казался игрушечным. От толчка ровный рядок колокольцев нарушился, но Юрик двумя ладонями быстро и ловко их подровнял.
- Ну, вот и порядок! - сказал Юра, захлопнул дверцу шкафчика и ушел в сени.
- А колокольчики - это что? - спросил Слава. - Цветы? Да?
- Да! - крикнул из сеней Юрик. - Звоночки - они как хочешь: колокольцы или колокольчики. Только у нас на Валдайщине говорят - колокольцы.
Юра громыхал чем-то в сенях и притащил трехколесный велосипед:
- Давай, Слава, кататься.
- А как? - спросил Слава. - Ты или я? - Видно было, что Славке очень хотелось первому оседлать велосипед. - Знаешь что? - вдруг предложил он. - Давай играть в милицию.
- Как это? - спросил Юра.
- А так. Ты будешь главный милиционер. На карандаш, держи. Это будет милицейская палочка. Станешь тут, посреди комнаты, а я буду вокруг тебя ездить. Идет?
- Идет, - сказал Юрик.
Он был парень покладистый.
- Юрик, - спросил я, - где же твоя мама? Ты брось карандашом махать, Слава и так накатается. Отдал ему велосипед, и ладно. Ты про маму скажи.
Юра вздохнул:
- Она в Бродах. Три дня уже. И еще будет. Там молодая докторша. А мама уже семь лет лечит. А больных много. Мама поехала этой молодой докторше помочь. И обратно не едет. Плохо без мамы.
- Ну, а папа что говорит? - спросил я.
- А папа говорит: «Их там тридцать, и все больные. А нас трое, и все здоровые». А с мамой лучше… Славка, хватит ездить, дай мне…
В тот вечер мне еще довелось быть у Якова Павловича на работе. Послала меня за ним его мать, Юрина бабушка. «А то, - сказала она, - засидится там до полуночи. Он такой неуемный!»
Я пошел к Федотову. Человек с большой головой еще сидел у него. Большеголовый был без шубы, и лицо его, как недавно у Славки, было пламенно-красным.
- Садись, - сказал мне Яков Павлович, - и знакомься: Уваров Андрей Иванович, директор детского дома.
- Уваров, - протянул мне широкую ладонь большеголовый.
- Так вот, - продолжал Федотов начатый разговор, вводя меня в курс дела, - это не совсем обычный случай, чтобы медведь да вдруг корову задрал. Сколько тут на Валдае живу, один раз про козу слышал, и то коза эта из худого сарая вышла и на шатуна напала. Ты-то про шатуна и не знаешь, - обратился он ко мне. - Это такой бездомный медведь. Его зимой из берлоги спугнут, он и бродит, шатается, значит, очумелый, злой. А потом ведь и залечь на боковую тоже дело не простое. До этого надо, брат, отъесться, нагулять побольше жиру, чтобы в зимние морозы не было холодно. А «нажиреть» к зиме не всякому мишке удается. Вот и бродит он по первому снегу недовольный и голодный. Ну, попадись, на беду, коза - съел. А ведь Топтыгин - животное всеядное: хошь жука съест, хошь рожь оборвет; у нас в лесу желудями закусывает, на сладкое ягоды собирает. Но уж если на пасеку попадет - и пчелы ему нипочем: лакомка. А тут они корову перегоняли из подсобного хозяйства в город да и встретились с медведем…