— Это от растений,— объяснил урун.— В темноте они светятся внутренним светом. Между прочим, прикосновение к такому кустику всегда болезненно, зачастую и смертельно.
— А как их отличить при дневном свете?
— Похожи на изношенные куски старой веревки, измочаленные непогодой, и растут связками в расселинах скал. Правда, не все растения такой формы опасны, но уже лучше сторонитесь всех.
— Да, заодно всех остальных тоже,— поддержал Баржазид.— Растения в пустыне хорошо защищены, иной раз самым неожиданным образом. Каждый год наш сад преподносит какую-нибудь пакостную неожиданность.
Деккерет кивнул. Он не собирался тут прогуливаться, но если придется, возьмет за правило не дотрагиваться ни до чего.
Флотер был старым и тихоходным, что особенно проявилось на крутой дороге, он не спеша катил через светлую ночь. Спутники почти не разговаривали. Скандарша вела машину, урун устроился подле нее и время от времени делал замечания о состоянии дороги. В заднем отделении молча сидели оба Баржазида, предоставив Деккерету в одиночестве рассматривать нарастающую мрачность адского пейзажа. Под немилосердными ударами солнца земля казалась взломанной. Влага всосалась в нее давным-давно, оставив после себя угловатые трещины. Поверхность, как морская рябь в местах, где непрерывные ветры перегоняют песок. Низкие и разбросанные растения самой разнообразной формы. Все было исковерканным, скрученным и шишковатым. К жаре Деккерет постепенно привыкал, но омертвелое безобразие всего увиденного, грубая сухая заостренность всеобщей бесплодности заставляла цепенеть душу. Ненавистный пейзаж был для него внове как понятие, почти непостижим. Где бы ни бывал на Маджипуре, видел только красоту. Вспомнил родной город Норморк, распростертый на скалах Горы, с изгибающимися бульварами, удивительно красивыми стенами и мягкими полуночными дождями, украшавшими его. Он подумал о гигантском городе Сти, расположенном выше, где однажды гулял на рассвете в саду с деревьями по колено и листьями ярко-зеленого Цвета, которые слепили глаза. А Верхний Морпин, мерцающее чудо, целиком отданный удовольствиям, раскинувшийся почти в тени внушающего благоговение Замка Венценосца на вершине Горы. Вспомнил о суровой лесной дикости Кантора и ослепительно-белых башнях Ни-мои, о душистых лугах долины Клайга — как прекрасен мир, сколько таит он чудес, и как ужасно место, в котором теперь очутился.
Но тут Деккерет сказал себе, что должен пересмотреть свои критерии и оценить красоту пустыни, пока она не парализовала все его чувства. Отыскать гармонию в угрожающей угловатости окружающего, в истрепанных растениях, сияющих бледно-зеленым светом по ночам, в острой грубой бесплодности. Что такое красота, спросил себя Деккерет, если не познание увиденного? Почему луг гораздо приятнее голой пустыни? Говорят, красота зависит от взгляда смотрящего, поэтому перевоспитывай свои глаза, Деккерет чтобы безобразие этой земли не убило тебя.
Он попытался заставить себя полюбить пустыню. Выбросил из головы такие слова, как «бесплодность», «мрачность», «отталкивающий», словно выдирал когти дикого зверя, и приказал себе смотреть на окружающий пейзаж, как на мягкий и утешительный, принуждая себя восхищаться четкими пластами незащищенных каменных граней, огромными выемками высохших водоемов, вызывая в себе восторг от истрепанного, избитого ветрами кустарника. С уважением поглядывал на небольших зубастых тварей, время от времени перебегавших дорогу. И чем дальше флотер продвигался в ночь, тем менее ненавистной становилась пустыня. И вот он стал равнодушен к ней, и, наконец, поверил, что действительно видит красоту; а за час до рассвета вообще перестал об этом думать.
Утро пришло внезапно: копье оранжевого света пробило стену гор с запада, и ярко-красная огненная ветвь поднялась над противоположным краем горной цепи, а следом солнце, чей желтый лик оказался чуть более окрашенным бронзово-зеленым, чем в северных широтах, вспыхнуло в небе, как взлетевший шар. И в тот же миг Деккерета пронзила острая боль воспоминаний о Колатор Ласгии: ему очень захотелось узнать, где встречает она рассвет, с кем, и, отгоняя эту мысль, он повернулся к Баржазиду.
— Нынче ночь прошла без призраков. Или в этой части пустыни они не появляются?
— Они появляются за Кавагским Проходом,— отозвался маленький человечек,— там, где начинаются настоящие трудности.
Первые ранние часы нарождающегося дня продолжали ехать. Динитак наспех соорудил грубое подобие завтрака из сухарей и кислого вина. Закусив, Деккерет оглянулся назад и увидел величественное зрелище: земля заворачивалась под ними гигантским рыжевато-коричневым фартуком, на котором четко отпечатались поля, трещины и Толигай, еле видимый беспорядочной кучей далеко внизу, на самом дне, с примыкающей к нему обширностью моря. Небо было безоблачным, синеву его усиливал терракотовый оттенок почвы, так что само небо казалось вторым морем над головой. Уже навалилась жара. К середине утра она охватила все, но была еще терпимой, и скандарша бесстрастно продолжала вести флотер дальше, к вершинам гор. Деккерет задремывал время от времени, но в судорожно дергавшемся флотере уснуть было невозможно. Неужели они будут ехать весь день? Он не спрашивал. Но как только усталость сделалась невыносимой, Кэймак Грэп развернула машину влево, к небольшому тупичку дороги, и остановила машину.