Затем блокирую телефон и прячу в кармане. Осталось только попрощаться со своим стариком, а ещё забрать паспорт. Больше здесь меня ничего не держит.
Пройдя ещё пару домов я подхожу к угловому дому и задираю башку, ища взглядом балкон на третьем этаже. Всё по-прежнему, дырка в оконном стекле никуда не делась, и цветы на подоконнике гниют, после смерти матери забытые, брошенные, как и всё, о чём она заботилась, включая меня.
Я заруливаю в падик и поднимаюсь по лестнице, размышляя о том, что скажу отцу. Но как только я подхожу к двери, достаю ключ из-под ковра, открываю дверь и захожу внутрь...
— Вале-эра-а-а! — Он начинает орать моё имя с кухни, а мне не хочется ему отвечать. Если ничего не скажу, он может решить, что меня тут нет. Хотя, если ничего не скажу, а он меня найдет, будут проблемы. С другой стороны, выглядеть послушным и покладистым тоже не катит. Так что в этот раз, как и во все остальные, я молчу. Гляжу на пустые бутылки из-под водки, застелившие пол в прихожей, и молчу. По-любому он даже не заметил моего отсутствия. Просто пил со своими товарищами по цеху и пердел на диване, настоящее чмо в облике человека.
Не важно, сколько дерьма ты видишь в детстве. Не важно, сколько раз ты остаёшься голодным, потому что один мудак проёб пособие по безработице. Это всё хуйня.
— Валера-а!
Отфильтровав лишние звуки я прохожу дальше и слушаю, что творит мой старик. Если живешь под одной крышей с кем-то вроде него, этому быстро учишься. Он торчит на кухне, гремит бутылками и бормочет что-то себе под нос. Дверь приоткрыта. Я захожу к себе в комнату. Подхожу к ящикам и достаю свои документы, пытаясь расслышать, что батя там пиздит.
— Ты... мелкий сукин сын! — Кажется, он грохается на пол с высоты кухонной софы, попутно сбросив под себя несколько пузырей. — Валера! Валера! Валера... прости... меня, — и вдруг начинает реветь. Плачет как младенец, разгоняясь за пару секунд до бичевания утратившего всё человека. — Прости меня за всё, сын, — но я-то знаю, что мой старик уже не человек. — Прости, Валера... Я никудышный отец. — И это будет повторяться снова и снова. Водка. Ссора. Драка. Извинения. Снова ссора, если я не пойду ему навстречу. Снова водка. Ссора. Драка. Извинения. Вот почему мать так часто повторяла, чтобы я успел бросить до двадцати пяти. Она бы мной гордилась, ведь я, кажется, бросил.
Подхватив с пола рюкзак я забрасываю в него красивую рамочку с фотографией мамы. Сам выхожу в коридор, по пути фоткая свой паспорт. У меня осталась заначка на чёрный день. Её должно хватить на дорогу до аэропорта.
— Валера! — Крик разлетается по хате, но я не останавливаюсь. Выхожу из квартиры, оставив дверь распахнутой. Ни одна псина не покусится на жизнь моего отца. Все уже давно поняли, что его прикончит синька, никак иначе. А красть у нас попросту нечего. Так что я с чистой совестью валю оттуда. Валю прочь и не оборачиваюсь на жалобный зов бати, иначе... иначе не смогу решиться никогда.
Выйдя на улицу, я резко выдыхаю. В носу что-то щекочет и скулы болят от напряжения. Я втягиваю воздух носом. Достаю телефон из кармана и заглядываю в вк. Ну, слава Богу. Паша пишет:
Валера?..
Присылай паспорт.
Где Лера?
Валер?
Ответь, твою мать!
Валера, бля!
Я сразу кидаю ему фото своего паспорта. Пишу ответ:
Лера в заброшенном бассейне
Я выдвигаюсь в аэропорт. Он у нас один. Бери ближайший билет
Не ходи за Лерой один, этот мудак может быть опасен
Но адрес её заключения следующий...
Всё это я отправляю старосте, а сам двигаю на остановку. Перехожу дорогу. На другой стороне останавливаюсь, чтобы прикурить. Зажигалка щёлкает так громко, будто грузовик проезжает через мост. Три старухи стоят под навесом и ждут свою карету. А я гляжу вдаль в томительном ожидании одиннадцатого автобуса, что отвезёт меня в город.
Краем глаза на другой стороне замечаю её... и она кажется мне смутно, сука, знакомой. Я напрягаю память и в глубоких линиях песочной кожи распознаю ту самую бабку, что перед отправлением в Леркино тело взял, да обидел. И всё в башке восстанавливается по-кусочкам: как кошелёк подобрал чужой, как эта бабка мне какой-то хуйни наговорила. Всё довольно запутано... к тому же у меня голова забита, и я поэтому не могу быть полностью уверен, честно, не могу быть уверен, что это она. Попутно беглая строчка с извинениями мчится в одном ряду с остальными важными идеями в моём мозге.
Но автобус тормозит прямо между мной и этой бабкой. Я захожу в автобус и сажусь на первое кресло. Ищу в окне ту старуху, даже протираю краем рукава разводы на стекле, чтобы лучше видеть. Но её там уже нет. Бабка буквально исчезла. И мысли о ней быстро покидают мою голову. Я снова начинаю думать только о Лере, и о том, как ей помочь.
Глава 17. На Москву
Я врубаюсь, когда самолёт уже не трясётся. За окном первый солнечный луч бьёт мне прямо в морду, вселяя надежду. Сейчас почти столько же времени, сколько было, когда я только вылетел из Красноярска. Смена часового пояса слегка ломает мой мозг, никак не могу к этому привыкнуть.
Я встаю и двигаю между рядов к дверям, занимая очередь. Стюардессы заставляют томиться ещё несколько минут. А я прячу кулаки на дне своих карманов, пытаясь не закричать. Слишком много времени тратится на бесполезные действия. Одно успокаивает... Прямо сейчас Паша, пользуясь семейными связями, должен направить полицию в ту заброшку. Я надеюсь, что они уже на месте. Хотя очко всё равно играет. Я волнуюсь за Лерку. Даже не помню, за кого я так же волновался в последний раз.
Как только дверь открывается, я ныряю в длинный коридор и двигаюсь по указателям. Лениво плетущиеся впереди крекеры меня раздражают. Я прибавляю шаг и маневрирую между чемоданами, огибая тех, кто тащится впереди.
Проверку прохожу пулей и наконец-то вылетаю в большой зал, судорожно ища в телефоне номер, который сбросил Пашка. Он не сказал, кто приедет.
Я уже начинаю вбивать цифры, наскоро прикидывая в голове имеющихся кандидатов, как вдруг неожиданно мне на плечо опускается чья-то рука. Я резко оборачиваюсь, сглатываю, моргаю, а когда снова открываю глаза, на меня снизу-вверх пялится Овечкина. Она смотрит на меня, и я замечаю, что она как бы плачет. Странно, некоторые девахи плачут молча. Большинство орёт, будто ты их режешь. Но у некоторых просто слезы из глаз текут.
— Валера?.. — спрашивает она, а голос такой, будто у неё сильная простуда.
— Да, — отвечаю запоздало.
Она делает шаг мне навстречу и неожиданно стискивает в своих руках, не обхватив и половины моей спины. Я чувствую, как её слёзы впитываются в мою футболку. Как она шмыгает носом и обжигает мою грудь тяжёлым дыханием. Судя по всему, новость о Лерином положении сильно её подкосила. Не её одну, честно говоря.
Я прихватываю её плечи и кладу подбородок ей на макушку, лишь на секунду прикрыв глаза. Но мне в этот момент становится так хорошо... кажется, я буду очень долго отсыпаться после всего этого.
— Пора, — оттолкнув меня первой, Лариса вытирает остатки слёз рукавом. — Нужно спешить, — после чего хватает меня за запястье и тянет на выход. Я следую за ней.
Мы двигаем на улицу и идём по дороге, сворачивая на какую-то улицу. Я разминаю ноги, а Лариса безостановочно трёт глаза. На полдороге переулок, который заканчивался гаражами. Большинство из них выглядят заброшено. Любые уличные гаражи выглядят заброшены, если там не прикормить стаю собак.
Но в гаражи мы не заходим. Лариса перебегает дорогу, бодро стуча каблуками, и на ходу открывает тачку, брошенную на обочине. Я подхожу к машине чуть спокойнее и сажусь на место рядом с водителем.
Как только Овечкина плюхается рядом, та резко вдыхает и хватается за руль. Затем она начинает медленно выдыхать. Я молчу всё то время, что она проводит дыхательную практику. Но всё резко меняется, когда она вскрикивает и начинает безболезненно, но неприятно пиздить меня ладонями куда попало.