“Дз-з-з-инь!” – М-м-м! – рассерженный Па-ма издал звук негодова-ния через плотно сжатые губы. Откинув одеяло, он спрыг-нул с кровати и вскочил на ноги. Холодно! Быстро накинул рубаху и натянул спортивные штаны.- Сейчас-сейчас, – цедил он сквозь зубы, пока оде-вался. – Сейчас я выйду, дорогой ты мой утр-р-ренний гость. Молодому человеку, страдающему этим утром с по-хмелья, было двадцать семь лет. Рост он имел средний, при средней же комплекции. Несмотря на рассерженное “м-м-м” и злобное “сейчас-сейчас”, человеком он был спокойным, мирным. Который понапрасну – прошу заметить, не от лени, а сугубо по доброте душевной – и мухи не обидит. – Сейчас я тебе открою! – выкрикнул он в дверь, про-тягивая руку к замку, но ни в голосе, ни в лице желаемого свирепства не было. Наоборот, вместе с прохладой, царив-шей в квартире, на него накатил похмельный хохотунчик. Пред глазами встала совершенно идиотская картина: вот он, косматый и злой как Бармалей, с гневно выпученны-ми глазами распахивает дверь, а у его порога стоят десят-ка полтора пионеров-октябрят. Девочки – в белых бантах, мальчики – в накрахмаленных рубашках. У всех цветы. Глядят преданно да восторженно и дружно говорят вче-рашние слова Иннокентия: – Ты наш герой! Когда Па-ма наконец открыл дверь, он уже хихикал, расплывшись в совершенно идиотской улыбке. Но… вме-сто пионеров-октябрят на пороге оказались две вовсе не юные женщины, лет так под сорок пять, и абсолютно не знакомые. Одна – худая и длинная, одетая во что-то типа “аляски”. Другая – пухленькая и маленькая, этакий розо-вощёкий колобочек в шубке из неведомого зверька. – Здравствуйте, – сказала мягким и каким-то глубо-ким голосом та, что напоминала колобочек, а вторая молча переступила с ноги на ногу.
Улыбка начала потихоньку сползать с лица Па-мы, он внимательней всмотрелся в глаза маленькой. – Есть ли у вас дома ненужные вещи? – продолжила ровным голосом колобок. – Те, от которых толку никако-го? Которые хламом хламятся, о которые в спешке запи-наешься, на которые вечно натыкаешься? Ненужное ба-рахло, большое и маленькое, годами пылящееся, повсюду валяющееся? Голос колобка эхом отдавался в ушах Па-мы. – А пылью дышать вредно, – назидательно продолжа-ла она. И он вдруг так ясно вспомнил, словно наяву увидел, как они, будучи с Иннокентием ещё подростками, забра-лись в подвал и тот, когда Па-ма, по своей неаккуратности, поднял пылищу, зашипел на него: – Вот! Дыши теперь пылью, дыши! Да, мысленно соглашался сейчас Па-ма, даже по-чувствовав во рту неприятный привкус, – дышать пылью вредно…- Вредные вещи, ненужные вещи… – голос незнаком-ки доносился откуда-то с высоты. – А ведь есть и опасные вещи. Вот, смотри: это Стёпка – отрок пятнадцати лет. Слова женщины эхом звучали в голове: – Юный археолог, хоть и рыжий, но “чёрный” копа-тель. Звучит громко, а по существу: ну, балбес балбесом! Тащит в дом всякую гадость: от безобидной вставной не-мецкой челюсти, которая, со временем забытая, начинает пылиться в ящике стола, до вещей откровенно вредных и даже опасных. Мама его… Па-ма увидел крупную женщину с глазами навыкате. – Безусловно, умудрённая жизненным опытом боль-ше своего сына. Но и ей ума хватает лишь на то, чтобы из-бавить своё жилище от опасной вещи. Это, всё же, скорее, даже не ум, а слепой инстинкт. Что будет с этой опасной вещью дальше, потом, её ничуть не волнует. А мы не такие, нас это волнует.
Па-ма увидел, как крупная женщина с глазами навы-кате стоит посреди какой-то комнаты и, вертя головой, как башней танка, громогласно зовёт, должно быть, собаку или кота: – Бонифаций! Бонифаций! Ну, куда же ты забрался?Она выходит в коридор, подходит к двери другой ком-наты и спрашивает, не открывая её: – Стёпка! Бонифаций у тебя? Молчание.- Стёпка, – зовёт она в очередной раз и открывает дверь в комнату сына. Никого. Вокруг царит полумрак. У зашторенного окна на тумбочке лежат две каски: немецкая и русская. На столе – кусок размотанной пулемётной лен-ты, рядом – пара ржавых гильз. Видно, что мать относится к этому достаточно лояльно.- Бонифаций, – на этот раз почему-то шёпотом зовёт она, словно чего-то опасаясь. Женщина медленно подхо-дит к кровати и, опустившись на колени, заглядывает под неё. – Бонифаций… Что-то привлекает её внимание, она засовывает под кровать руки и, нащупав, тащит – судя по скрежету паркета – что-то тяжёлое, наружу. Стоя на коленях, она всматрива-ется в то, что извлекла из-под койки. А это – артиллерий-ский снаряд не первой свежести, да и не второй. Большой и ржавый, на вид очень ветхий. Стукни его чем-нибудь, он и рассыплется.- Безобразие, – тихо проговорила женщина. – Гадость какая-то. Она поднялась на ноги и вышла из комнаты. Спу-стя минуту вернулась с тряпкой в руке. Вновь склонилась над снарядом и аккуратно запеленала его. Затем, взяв неожиданную находку на руки, поднялась и направилась в коридор. Выйдя на лестничную площадку четвёртого этажа, прислушалась. Тишина. Она спустилась пролётом ниже и оказалась у раскрытой зловонной пасти мусоро-провода.