Не только «Страшенная баба», но и другие всем известные темы «Перезвонов» рождались сразу в союзе со словом, причём поэтические тексты симфонии-действа Гаврилин монтировал, объединяя разные источники. Это и стихи Альбины Шульгиной, и народные, и его собственные, написанные в духе народных. Исключения в этом ряду составляют строки из «Смерти разбойника» и из «Молитвы». Первые были заимствованы из Книги Иова («Боже! И зачем бы тебе не простить меня…»[206]), вторые — из «Поучения» Владимира Мономаха («Зачем печалишься, душа моя?..»).
Многие темы и связанные с ними стихотворные тексты появились в сознании Мастера задолго до рождения «Перезвонов». Так, в интервью 1984 года он рассказывал: «Сейчас в театре я не работаю, а раньше я брался за спектакли только тогда, когда у меня уже был музыкальный материал. <… > Я пришёл к Ульянову уже с музыкальными заготовками. Зародыши интонаций во мне уже были. Я смотрел фильмы Шукшина, я читал его роман «Я пришёл дать вам волю» [21, 315].
Были, конечно, и предчувствия будущей ретроспективной драматургии, о которой автор рассказывал: «Сюжетно «Перезвоны» — это картина жизни человека. Есть такой эпизод в «Севастопольских рассказах» Л. Толстого: солдат шёл в атаку, вдруг его что-то толкнуло в плечо. Он упал — и вся его жизнь прошла перед ним. Дальше в рассказе идёт описание этой жизни с подробностями и деталями. И в заключение Толстой пишет только одну фразу: «Он был убит пулей наповал». Вот этот эпизод подсказал мне идею конструкции «Перезвонов», идею калейдоскопа разных картин. Каждая часть — это отдельная картина. Обрамлено это всё двумя частями, в которых музыка носит характер поступи, дороги. Жанр я определил как симфонию-действо. Это не просто циклическое произведение, здесь есть сюжет, который надо разыгрывать. «Перезвоны» задуманы как театральное представление по типу народной драмы с использованием света, движения. В этом случае весь замысел был бы совершенно ясен публике без объяснений. Разумеется, при филармоническом исполнении <…> этой театрализации нет» [19, 193–194].
Итак, симфония-действо по прочтении В. Шукшина.
Дороги — долгие, безлюдные, тревожные. Издалёка слышны конский топот и песня дикой вольницы. И тоскливо от неё, и страшно. Чего ещё ожидать от буйных лихих голов, когда заслышатся их напевы близ самого села…
Дорожная песня «Весело на душе». Вероятно, каждый слушатель при первом знакомстве с «Перезвонами» задаётся вопросом, почему на душе от этого зачина на самом деле совсем не весело — есть в нём что-то загадочное, противоречивое, суровое. По мере развёртывания текста «клубок тоне — нитка доле» — смысл постепенно проясняется: «Кони дарёные, слёзы солёные, души палёные, руки калёные / Доля горючая, сила могучая, тучи гнетучие, огни летучие / Чёрен на теле крест, громы сошли с небес… В наши души гадью плёвано, наши думы водкой чищены… В ад ворота открываются, негасимы печи там горят…»
Заключительная дорожная образует грандиозную арку — бег будто ещё убыстряется, уподобляется инфернальному плясу. И песня похожа, скорее, на скороговорку, в остинатном ритме скандируется: «Сбоку шпаната и кобылки, духи за нами по пятам. Скоро конец, а там с бутылкой слёзы разделим пополам»[207]. Вихревое бесноватое движение, кажется, уже не остановить. Разгул разбойничьей вольницы прерывается неожиданно финальным ударом колокола и всеобщим пронзительным криком: «Туча!»
Хлынет ливень, смоет, сокрушит неистовый разбег, очистит мрачные души. О том и молит разбойник на пороге смерти: «Боже! И зачем бы тебе не простить меня, не снять с меня проклятия своего…»
Действо развёртывается с конца: вторая часть, «Смерть разбойника», — финальная и одновременно исходная точка. Завершение жизни земной, грешной, суетной; и открытие жизни вечной во Христе — переход чаемый и мучительный, требующий и смирения, и покаяния. «Победы не бывает прежде подвига. Душа не воскресает прежде, чем отвергнет себя», — писал В. В. Медушевский о духовном содержании Первого фортепианного концерта Чайковского [32, 49]. Слова эти в полной мере можно отнести и к содержанию «Перезвонов», чей главный герой ищет Света Божьего и успокоения.
В «Молитве», сердцевине музыкально-поэтической драматургии, приводятся строки «Поучения» Владимира Мономаха и Трисвятой песни, причём озвучивает их не певец, а актёр: «…зачем печалишься, душа моя? Уклонись от зла, сотвори добро, найди мир и отгони зло. И не будет тебе печали, не будет смущения <…> Святый Боже! Святый крепкий! Святый бессмертный! Помилуй мя! Помилуй мя! Помилуй мя!» Вероятно, не вокальное, а речевое прочтение призвано здесь, как и в «Смерти разбойника», подчеркнуть обособленность главного действующего лица, его отрыв от окружающих в момент перехода в иной мир. Поэтому и в следующей части, «Матка-река», вновь солирует чтец: «Дайте свечу! Запоёт петух! Я отойду!»
«Свечи — каждая свеча как судьба горящая», — сказал как-то Гаврилин об обстановке в храме [19, 322]. И в контексте «Перезвонов» символ зажжённой свечи не случаен: пока свеча горит — душа смотрит на мир. «Матка-река, не гаси свечу!» — после заключительной просьбы словно с небес, под колокольное сопровождение выводит чистый детский голос свою одинокую песнь: «Ах качи, качи, качи, что хотел, не получил, в небе гаснет солнце — скрылась матушка за оконце». Во второй части та же тема была поручена тенору. Теперь же круг замкнулся: будто в последний раз высветились в сознании разбойника давно минувшие тревоги и радости, и в тот же миг, уже с высоты поднебесья, глянула на мир его детская душа.
Предощущение красоты не земной, но небесной слышится ранее в «Вечерней музыке» (про неё Гаврилин в 1993 году сказал: «Сочинил себе реквием» [21, 424]). Поэт В. Минаков статью, посвящённую 75-летию Валерия Александровича, начал словами: «Слушаем с дочерью «Вечернюю музыку». Дочери она напоминает «райские отсветы, которые вдруг проявились в земных сумерках». Не о всякой музыке такое скажется» [33, 421].
Христианские мотивы многопланово пересекаются в «Перезвонах» с языческими, причём отделить одно от другого не представляется возможным — это именно синтез. А. Т. Тевосян, оставивший о хоровой симфонии блистательные исследования, по этому поводу отмечал: «Герой «Перезвонов» изъяснялся на живом, образном и сочном русском языке, какой порой ещё живёт в народе и в котором естественно соседствуют юмор и философия жизни, шутка и проповедь, язычество и христианство. Последнее подчеркнём особо, ибо религиозные и фольклорные мотивы не существуют здесь обособленно. Как и в самой жизни народной, в традициях, обрядах, языке все они сплетены неразрывно» [42, 385].
Считалки, частушки, потешки, лирические и колыбельные песни… Спектр фольклорных жанров, к которым обращался Гаврилин в своём действе, широк и многоцветен. Богатая жанровая палитра необходима была ему для воссоздания ярко образных картин народной жизни, которые проносятся перед мысленным взором разбойника: «И вспоминается ему, — отмечает Г. Г. Белов во вступительной статье к партитуре, — материнская нежность и деревенские прибаутки, посиделки и светлые праздники юности, чистая любовь и кошмары тёмных страстей, и душа умирающего раскрывается навстречу правде и добру» [2, 9].
Поёт и плачет, комментирует всё происходящее в жизни людей одинокий голос дудочки. Её негромкий напев звучит почти после каждой сцены. Вот собрались на посиделки, послушали девичью историю и наговорились, и напелись, уж и разошлись восвояси, как откуда-то из поднебесья донёсся вопрошающий мотив — то запела-заплакала дудочка. Отгремел воскресный перезвончатый праздник — и снова запричитала она, обернулась материнской колыбельной, а та и утешила, и убаюкала. Но вдруг из самой глубины тягучей дрёмы произрос диковинный образ — сила нечистая: «Страшенная баба ужасно завыла, схватила в чулане страшенные вилы, побегла к болоту по тонкому илу да там и нашла себе страшну могилу».
А когда дремотный кошмар рассеялся, стало наутро всё кругом бело. «Белы-белы снеги» — перелом и трагическая кульминация «Перезвонов», прощание с жизнью земной. Ещё не так крепка вера в грядущее успокоение, обретение Света небесного, потому и мечется душа разбойника.
206
Интересно, что в одной из своих заметок рядом с указанным текстом («И зачем бы тебе не простить меня…») Гаврилин помечает: «На финал «Вечерка» [20, 139]. Может быть, изначально композитор хотел включить
207
Кстати, записывая «Перезвоны» в 1995 году, Минин придумал в вокализе вместо распева на гласную «А» спеть несколько слов (с разрешения Гаврилина, конечно). За основу он взял текст известной песни «Чёрный ворон». Строки из казачьей народной песни прозвучали вполне органично. Но, к сожалению, компакт-диск вышел уже после смерти Гаврилина, в 2001 году.