Моя последняя работа для театра — музыка для спектакля «Мой гений» (о Батюшкове) в Вологодском театре драмы. Вологда — моя родина, и для Вологды я считаю себя обязанным делать всё, что могу, через все «не могу» [19, 155].
Позже автор музыки к целому ряду театральных постановок выделял из всей многообразной палитры именно работу с Товстоноговым — коллегой, а впоследствии и другом. Именно его Валерий Александрович считал непревзойдённым мастером[210] и потом, когда 23 мая 1989 года узнал, что Георгий Александрович умер в машине по дороге домой (он ехал с премьеры «Визита старой дамы», которую ставил его ученик, В. Воробьёв; жена и тёща Гаврилина, кстати, были в тот раз в театре), — переживал это очень тяжело, справедливо полагая, что с Товстоноговым ушла целая эпоха. Вероятно, ещё и поэтому считал, что в театре более делать нечего.
В то же время усиленно велась работа над сочинениями, которые до нас, увы, так и не дошли. Вот, в частности, один из диалогов с Наталией Евгеньевной о нереализованных замыслах (1982 год): «Пьяная неделя» — великолепное сочинение, другим 10 лет понадобится, чтобы сочинить такое. Сочинение — это моя кухня, то, что я пропускаю через себя, то, что я пережил. Может быть, что и есть хорошее в моей жизни — это общение со своей музыкой. Надо выбирать: или идти за теми, кто сильнее в этом мире, или тихо и спокойно делать своё — на бумагу переносить то, что сочинено.
— Ты слышала, музыки как будто на три сочинения [о втором «Вечерке». — К. С.]. А я хочу, чтобы было одно, но совершенное. И я добьюсь этого.
— А почему не записана «Третья немецкая тетрадь»?
— Ведь нет адекватного исполнения тому, что пишу. Так не менять же себя из-за этого?» [21, 250].
А порой жаловался, что не успевает и, видимо, уже не успеет: «Ещё бы лет 70 мне — может, толк бы и вышел» [Там же, 329].
Конечно, каждый замысел Мастера (насколько можно судить по сохранившимся свидетельствам) был по-своему уникальным, в каждом его театральное дарование должно было раскрыться по-разному. Однако был в их числе один, о котором хочется сказать особо, поскольку и сам Валерий Александрович неоднократно возвращался к этой рукописи.
Впрочем, слово «замысел» здесь, вероятно, не слишком подходит, поскольку, как уже говорилось, действо для сон листки, смешанного хора, балета и симфонического оркестра «Свадьба» (либретто Гаврилина и Шульгиной) было! полностью сочинено, но утрачено.
Гаврилин работал над ним в 1978–1981 годах, возобновил процесс сочинения в 1996-м, но партитуру восстановить не успел. От неё сохранилось лишь шесть симфонических номеров, которые периодически исполняются в концертах (Вступление, «Первое шествие», «Ночь накануне», «Второе шествие», «Промчавшаяся свадьба», «Перепляс»). Изначально эта шестичастная симфоническая сюита писалась для кинофильма «В день свадьбы» (1968). В нём музыка — задиристая, очень близкая народным залихватским плясам — ещё более обострила и без того драматичную ситуацию невесёлой свадьбы, а в какой-то мере и скрасила довольно слабую игру актёров, изображавший любовный треугольник.
Затем Валерий Александрович включил эту симфоническую музыку в действо. Туда же предполагалось ввести и песни «Сшей мне белое платье, мама», «Скачут ночью кони». Но потом на горизонте возникли «Перезвоны», и работу над «Свадьбой» пришлось прервать.
«И возобновил он её, — рассказывает Наталия Евгеньевна, — только в 1996 году, когда мы переехали на Галерную улицу. И когда он стал разбирать ноты своих сочинений, то обнаружилось, что ни либретто, ни набросков «Свадьбы» нет. Объяснялось всё очень просто: «с водой выплеснули ребёнка» — выбрасывая перед переездом всё ненужное, случайно выбросили и нужное. Это была драма. Альбина срочно восстанавливала либретто, Валерий восстанавливал то, что уже было сочинено, — сохранились только шесть симфонических фрагментов. Нужен был хор. У Валерия возникла идея использовать Вологодскую капеллу. Он попросил прислать ему записи хора. Запись была прислана, но на ней были только однообразные духовные песнопения. Валерий был расстроен: «Я даже тесситуру не могу понять». От этой идеи пришлось отказаться. Валерий работал над этим сочинением, но одновременно стал работать и над большим произведением на стихи Николая Рубцова. Но ни то ни другое не успел досочинить» [21, 253–254].
Со слов Гаврилина известно, что «Свадьба» получалась большой, 21 номер. Но сокращать автор ничего не хотел, считал драматургию целого очень стройной, предполагал 426 связываться с Федосеевым — говорить по поводу исполнения. Ещё в одном из интервью (1982) рассказывал, что в музыке этого действа будет ощущаться бег коня[211]. А в другом (от 2 ноября 1984 года) сообщил: «Это крупное вокально-симфоническое сочинение с балетом. Впервые использую здесь прямые цитаты из фольклора, причём самого расхожего: хочется показать, какие царственные идеи там заложены…» [19, 203].
И всегда говорил о «Свадьбе» как о сочинении уже завершённом. В 1983 году на вопрос, не хотелось ли ему поработать с Еленой Образцовой, ответил: «Для Образцовой у меня сейчас сделано крупное вокально-симфоническое сочинение, моноспектакль «Свадьба». Свадьба, которая промчалась мимо. Ну, а когда она сможет это сделать…» [Там же, 174].
С Еленой Васильевной Гаврилин был знаком лично. В письме к Т. Виноградовой Наталия Евгеньевна поделилась воспоминаниями о их встрече: «Он вообще избегает каких-либо знакомств со знаменитостями, пока для этого не пришло время. <…> Наш друг Юра Селивёрстов каким-то образом познакомился с ней и не преминул сказать о своих дружеских отношениях с Гаврилиным. Е<лена> В<асильевна> сказала, что стала учить «Русскую тетрадь» и что хочет с ним познакомиться. Друг наш мерил на свой аршин, думал, что делает благое дело, пообещал ей встречу, будучи уверен, что В. А. будет очень рад. И буквально за день до её приезда в Ленинград сообщил нам, что будут у нас. В. А. всячески от этого визита отказывался, но наш друг был уже в неловком положении и употребил всё своё умение, напористость, <…> и таким образом визит состоялся. Конечно, как всякой примадонне, ей хочется, чтобы было что-то написано для неё специально, но она согласна и на «Вечерок» после З<ары> А<лександровны> (имеется в виду второй «Вечерок»). В общении Е. В. очень проста, причём это не деланно, много рассказывала о своих выступлениях, записях и т. д. Но всё равно эти люди живут в несколько других измерениях, нежели мы» [21, 236].
Письмо это было отправлено 9 января 1981 года, но и спустя много лет история ничем не завершилась. Известно также, что Гаврилин думал сделать исполнительницей И. П. Богачёву, в своей заметке об этой певице он написал, что в «Свадьбе» она исполнит сразу две роли — молодой женщины и глубокой старухи[212]. Но замысел опять же не был осуществлён. Вместе с тем Альбина Шульгина восстановила либретто. В архиве сохранился прозаический текст, написанный в духе сказа. Для него типично вкрапление поэтического в повествовательное. А сюжет «Свадьбы» вписывался в круг традиционных гаврилинских тем, связанных с переживаниями героиней трагической любви.
Думается, текст Шульгиной — уникальное творение в народном духе, к тому же одно из немногих свидетельств, имеющих отношение к утерянному шедевру Мастера. Приведём его полностью.
История «Свадьбы» такова: «Тут и научила меня одна женщина, старуха старая. Это, говорит, ничего, что он на тебе не по сердцу женится, а по совести, не по любви берёт, а по жалости. Это, говорит, превозмочь можно. Совесть-то сердца могучее, жалость-то любви горючее. Ты, говорит, девушка, в первую брачную ночь положи под подушку аржаные колосья. Как в колосе зёрнышко к зёрнышку, так пойдут у вас дети, сынок к дочушке. Тут уж никуда не денется. Дети-то и сердце и совесть, и любовь и жалость. Истинно тебе говорю. Вот пошла я от неё и запела. На завтра свадьба моя была назначена. А жениха своего я с детства любила, с глупого ясного возраста. Да и он меня, сироту, жалел. Никому, говорит, тебя в обиду не дам, ни злым людям, ни себе самому. И клятву дал. А с той-то, с соперницей, ничего у него и не было. До речки вместе прошли, на мосту постояли да на зарю поглядели, что за беда! Уж и свадьба была! Траву у крыльца до корней вытоптали. Половицы в избе в дуги выгнули. Подружки от песен обезголосели. Вот разошлись гости. Унесли песни. Стала я мужа ждать. Сердце колотится, голова по подушке перекатывается, под подушкой аржаные колосья шуршат. А его всё нет и нет. Вышла я, — а он на мосту стоит, на зарю глядит. Тут пошла я от него и заплакала. Одна слеза скатилась, другая воротилась, третья слеза в землю канула. Слеза в землю канула, а я горе спрятала. И стали мы с ним четой жить. Тут и дети пошли как положено. Как в колосе зёрнышки, сыновья да дочушки. Только вот горе — как заря займётся, он на мосту стоит, на зарю глядит. Тут уж я взмолилася — ой, говорю, да погасни ты, заря, дотла выгори, до чёрной черноты, до пустой пустоты. Чтобы он на мосту не стоял, да на тебя не глядел! Тут он мне и говорит — что ж ты, глупая! Экая беда на мосту постоять, на зарю поглядеть. Всё равно ведь совесть сердца могучее, жалость любви горючее. В том я тебе и клятву давал. Вот стоим мы на мосту. А по берегу чужая свадьба катится. Три свахи впереди едут. Первая та, что сосватала, вторая та, что косу расплела, а третья та, что постель постилала… А речка-то под мостом светлая, а заря-то на небе огненная, а он на мосту стоит, да на зарю глядит!» [46].
210
В 1984 году Валерий Александрович к «Степану Разину» и «Трём мешкам…» добавил ещё два любимых спектакля — «После казни прошу…» и «С любимыми не расставайтесь» (см. об этом: Слушая сердцем… Цит. изд. С. 190). Но в 1997-м выделил всё-таки только пьесу Тендрякова: «Назову лишь один, который мне бесконечно дорог и который был поставлен в БДТ Георгием Александровичем Товстоноговым <…> «Три мешка сорной пшеницы». Увы, шёл он очень недолго: по цензурным соображениям его прихлопнули… Художник должен знать, что если он выступает против власти, его либо убьют, либо приглушат, либо вообще заглушат. Это правило земной жизни» [21, 250].