В то же время работа над новыми сочинениями (и балетными и другими) сильно затормаживалась из-за состояния здоровья. 9 августа случился приступ головокружения, гипертонический криз, и потом Гаврилин вплоть до Нового года ничего не мог делать: ходил по врачам, пил таблетки. Возле надписи «1985» Наталия Евгеньевна лишь коротко пожелала на страницах своего дневника: «Только бы хуже не было!» [21, 332].
В новом году в очередную критическую фазу вступил рояльный вопрос. Дело в том, что Гаврилин выбирал рояль, как и квартиру, очень тщательно, и прежде чем принять решение, покупал и продавал множество инструментов. При этом всякий раз до глубины души расстраивался: то низы не звучат, то верхи звякают. В общем, рассматривал разные рояли два года и выбрал только к 1986-му (в итоге, кстати, приобрёл инструмент дирижёра К. А. Симеонова). Благо деньги были от премии за «Перезвоны»[223].
25 февраля 1985 года состоялся первый авторский концерт в Большом зале филармонии. Лариса Шевченко и Владимир Чернов пели «Военные письма», Оркестр радио и телевидения исполнил сюиту из «Дома у дороги» и Тарантеллу из «Анюты» (на бис). И военная поэма, и балетные опусы были приняты на ура.
А 2 апреля случилось знаменательное событие: Гаврилину присвоили звание народного артиста РСФСР. Постановление было опубликовано в газете «Правда» — и тут же начались поздравления: письма, телеграммы, телефонные звонки: от знакомых и незнакомых, друзей и родственников, музыкантов и любителей музыки… 29 телеграмм, 13 писем, 87 телефонных звонков насчитала Наталия Евгеньевна.
Гаврилин был обескуражен — такого внимания к себе он не ожидал[224].
Но, несмотря на звания, успешные концерты, многочисленные хвалебные отзывы, средств на осуществление мечты по-прежнему не хватало. И купить дом у дороги на деньги от «Дома у дороги», как мечтала Наталия Евгеньевна, не получилось. Вместе с тем старую дачу решили всё-таки продавать. Но будет ли новая? «Перспективы на заработки очень неважные. В это начавшееся время перестройки народ обуял ажиотаж вкладывать деньги в разные банки. Конечно, обещали большие проценты. И я тоже стала поддаваться этим настроениям, на что Валерий мне сказал: «Сидишь в сберкассе — и сиди». И как он оказался прав!» [21, 341].
По-прежнему гуляли в окрестностях своего старенького домика. Ходили очень медленно, потому что 31 мая Гаврилину, вдобавок ко всем неприятностям со здоровьем, ещё и удалили аппендицит. Его мучила бессонница — ничего не мог писать. И прощание с родным домом тоже не давало покоя. Хотя покупателей пока не было, Наталия Евгеньевна задумывалась о том, что в последний раз собирает ягоды, в последний раз бродит по саду… Всё в этой деревне было родным, и соседи уже стали своими, близкими. «После ужина пришёл гость — Владимир Иванович, сосед, — пастух. Пьяненький, конечно. Опять говорил: «Алексаныч, давай я тебе спою, а ты мне сыграешь». И пошло — он поёт своим сиплым голосом, а Валерий подлавливает его на ходу. Когда-то он пел, видимо, хорошо» [Там же, 343].
Гаврилин все дни пребывал в мрачном и болезненном состоянии.
И снова неожиданно поступило приятное известие из мира балета. Борис Эйфман захотел поставить спектакль под названием «Подпоручик Ромашов» по знаменитой трагической повести Александра Куприна «Поединок». Он решил, что этому сюжету очень созвучна музыка Гаврилина. Подборку тем и их частичную аранжировку сделал композитор Тимур Коган.
Валерий Александрович стал посещать репетиции, и всё ему в задумке Эйфмана нравилось — и драматургия, и хореография, и последовательность музыкальных номеров. Но Управление культуры отнеслось к постановке очень прохладно (генеральная репетиция прошла 19 июля 1985 года). Одна из причин, как справедливо решили Гаврилины, — пацифистский настрой спектакля, в то время как государство призывает к служению в армии.
Лето подходило к концу и, несмотря на все надежды поправить здоровье на даче, улучшений не наступало. А осенью Гаврилин заболел воспалением лёгких, усилились головокружения, порой он просто не мог ходить — всё кругом вращалось. Ноябрь прошёл в ожидании места в больнице. Врачи ничего конкретного не советовали, но потом нашлась Людмила Ивановна Лебедева — профессор кафедры диагностики мозга. Она определила проблему и разработала детальную схему лечения, в которую входили приём множества лекарств (наиболее важным был конвулекс), периодический отказ от сна (то есть иногда ночью нужно было бодрствовать), но главное — нельзя было работать. Полтора года Гаврилин не садился за рояль. Друзья и знакомые доставали конвулекс, жизнь в основном протекала дома — от таблетки до таблетки.
В 1986 и 1987 годах ничего нового создано не было. Звучали «Перезвоны», «Военные письма», оркестровые сочинения… 7 мая 1986 года наконец состоялся несколько лет ожидаемый концерт в зале у Финляндского вокзала. В программе значились «Зарисовки» (в исполнении рижского дуэта) и «Первая немецкая тетрадь» (в интерпретации Сергея Лейферкуса). После концерта заинтересованная публика целых полтора часа задавала Гаврилину вопросы. А 15 мая Наталия Герасимова и Нелли Тульчинская в Малом зале филармонии исполнили «Вечерок», «Черёмуху», «Стоим над водой», «Осенью»… И опять те же нескончаемые овации.
С Н. Герасимовой Гаврилин накануне репетировал лично, пел ей свои песни, давал разные советы; после концерта был очень и ею, и Нелли Александровной доволен. На афише для Тульчинской написал: «Любимому музыканту, другу по сердцу, с любовью. В. Гаврилин». И жене — на программке концерта: «Наташеньке, ангелу-хранителю. С вечно растущей любовью. Муж В. Гаврилин» [21, 357–358].
Ещё раньше, 15 марта 1986-го, в Большом зале Московской консерватории в итоге состоялась, благодаря В. Федосееву, премьера третьей редакции «Скоморохов» в исполнении Капеллы им. Юрлова (дирижёр В. Федосеев, солист А. Ведерников). А 23 октября 1987-го тот же концерт был повторен в Большом зале Ленинградской филармонии. Потом, в декабре, в Колонном зале Дома союзов (Москва) пел уже неподражаемый Владимир Чернов.
Все концерты проходили великолепно. 24 февраля 1986 года в Октябрьском зале состоялся премьерный показ балета «Подпоручик Ромашов». Ничего от того одноактного спектакля, увы, не сохранилось. Известно только, что звучала там разная музыка Гаврилина, балетмейстером был Б. Эйфман, танцевала труппа Ленинградского театра современного балета, главные роли исполнили A. Гордеев (Ромашов), И. Емельянова (мать), В. Морозова (Шурочка).
«Одним очень всё понравилось — и музыка, и постановка, и «такое прочтение» Куприна, а другим — нет, не принимают такой балет — как я называю, «половой» (многое происходит на полу), — отмечала Наталия Евгеньевна. — Может быть, сыграло роль то, что в первом отделении было несколько номеров с откровенно эротическим уклоном <… > Третий раз я смотрю этот спектакль <6 марта 1986 года > — и в этот раз спектакль был очень хорош. С таким настроением, нервом! Валерию балет очень понравился. Сколько бы раз он ни шёл, мы всегда ходили на спектакль. И каждый раз он был взволнован, восхищён и постановкой, и исполнителями. Андрею Гордееву — Ромашову он написал: «Милый Андрей! Спасибище Вам огромное за то счастье и слёзы, которые рождены Вашим изумительным Ромашовым. Давно-давно не испытывал я ничего подобного. Это то чудо, на которое способен лишь огромный талант. Я желаю отныне, чтобы всё, что ни есть на свете, было бы Вам в помощь. Ваш
B. Гаврилин. 23. IV. 86 г.» [Там же, 351].
За неимением других, в частности видео- и нотных материалов, приведём свидетельство балетоведа Н. Е. Аркиной: «Спектакль Эйфмана соединил в себе реальность и фантазию, явь и наваждение. Контраст смысловой, жанровый, стилевой — одна из главных красок этого спектакля. Музыка В. Гаврилина по духу своему удивительно близка повести А. Куприна. Романсово-песенное начало, марши сочетаются здесь с подлинным трагизмом. Щемящая грусть, звучащая в теме матери, теме, которая сопутствует образу героя на протяжении всего спектакля, цементирует музыкальную драматургию балета. Это тема одиночества юной души, вступившей в конфликт с окружающей грубостью, жестокостью, пошлостью.
223
В апреле 1986 года, правда, обозначилась новая проблема. Комната с четырьмя окнами стала сильно нагреваться от солнца, и рояльная дека начала трескаться. Опять началась нервотрепка. В итоге на окна решено было поставить ставни, чему Гаврилин был очень рад. Но «радость длилась недолго, так как ставни постепенно стали деформироваться, — констатирует Наталия Евгеньевна, — плотно уже не закрывались, от палящего солнца в кабинете становилось душно. Но всё-таки это был хоть какой-то выход» [21, 355].
224
Из телеграмм: «Сердечно поздравляю вас присвоением почётного звания. Слово «народный артист» во всём объёме и глубине столь редко кому подходит и так точно выражает всю духовную сущность вашей музыки, личность. От души желаю вам здоровья и сил. Свиридов».
«Для меня вы давным-давно самый-самый что ни на есть Народный композитор. Композитор Божьей милостью! <…>