Для Валерия эта дата стала каким-то рубежом. Он, видимо, многое передумал в эти дни, потому что, гуляя в один из вечеров после 17 автуста, сказал: «Я много думаю сейчас о себе. Ясно, что я как личность сейчас уже не интересен. Если бы я умер лет восемь назад, то мой пласт, то время ушло бы со мной. А теперь, значит, нужно жить физически и жить по духу. Когда умру, всё, что создал, соберут в кучку и сделают какие-нибудь выводы. Или есть другой путь: создать такое замечательное, о чём все мечтают, что выразит время». И несколько позже, через два часа прогулки: «А вообще-то нужно жить над временем» [Там же, 391].
Иногда одолевали и мрачные мысли: «Вот, Наталочка, дожил я до 50 лет — и никому не нужен» [Там же, 392]. И всякий раз Наталия Евгеньевна находила правильные слова, чтобы убедить, заверить, что нужен, и музыка нужна, и много ещё хорошего будет впереди. Продолжала усиленно искать дачу, чтобы и жилось, и работалось спокойно (прогулки в районе новой дачи и Дома творчества «Репино» тоже по-своему радовали, но хотелось, конечно, обрести свой настоящий удобный дом).
А в «Репино» ездили порой, просто чтобы дома не готовить. Хотя Гаврилин к еде высоких требований не предъявлял — любил супы и пироги всех мастей, в особенности рыбные, а жене говорил: «Ты не вари обед, а свари мне рыбный супчик. Будет и первое, и второе». Или: «Не возись, давай суп из «пукетика». И совсем не выпивал: «Валерий последний раз выпил на 25-летие нашей свадьбы — и как отрезало, иногда на днях рождения просили: «Ну выпей рюмочку», — пил воду, лимонад. Я его как-то спросила: «А что ты так?» — «Знаешь, с выпивкой связана нечистота, обман. Противно!» [Там же, 416].
Осенью 1989 года жили в основном в «Репино». Потом перебрались в Ленинград. Валерий Александрович мало где появлялся, но разговоры о нём не утихали. Перед Новым годом Свиридов рассказал последние новости: Хренников на пленуме сообщил, что музыка Гаврилина националистична, Денисов добавил, что она ещё и сомнительного свойства и приносит явный вред искусству. Борис Чайковский хотел выступить с защитой, но Денисов его прервал: «Вот вы ему и скажите». От всего этого Гаврилин, естественно, пришёл в ужас — передал детали разговора со Свиридовым жене. И заключил с горечью: «Я не борюсь за власть, не занимаю никаких постов, напротив, стараюсь выйти из всех правлений, никому никогда не перебежал дорогу, не занял ничьего места (хотя мне и предлагали возглавить массовую секцию при живом её председателе — Игоре Цветкове) — и всё-таки я мешаю» [Там же, 400]. Видимо, многих злила не только народная любовь к Гаврилину, но и его открытые заявления вроде: «Музыка должна быть общительной, отрицаю художественный эгоизм. <…> Моё мышление традиционно постольку, поскольку я признаю обязательной традицию дышать свежим воздухом и пить чистую воду» [Там же, 403].
Но мешать он объективно не мог. В 1990-е часто даже выйти из дома никуда не мог, тем более — выехать. 27 января 1990 года блистательное исполнение «Перезвонов» мининским хором слушала Наталия Евгеньевна одна, без супруга. Она же общалась со Свиридовым (передавала ему подарок от Гаврилина на день рождения) и Зарой Долухановой (привезла потом в Ленинград картину, написанную ею[230]). Валерий Александрович до Москвы бы не добрался, а жене сказал: «Неужели ты не понимаешь, что я держусь только тем, что аккуратно живу?» [Там же, 401].
И авторский вечер в Запорожье, где исполнялись сюиты («Анюта», «Дом у дороги»), тоже прошёл без него. Композитор копил силы к авторскому концерту в Большом зале филармонии 28 апреля.
Дирижировать должен был Марис Янсонс, но вдруг за неделю до мероприятия он потерял сознание и слёг. Заменили на Равиля Мартынова. Было много нервотрёпки, но в итоге концерт стал настоящим праздником. Прозвучали сюита из «Дома…» (на сей раз решили, что перед каждой частью нужно читать стихи Твардовского, и читал их Иван Краско), фрагменты из «Бальзаминова» и «Вечерок» в исполнении Богачёвой и Новиковой.
На концерт этот специально прилетела из Ангарска большой друг семьи Гаврилиных Галина Константиновна Конобеева. Она познакомилась с Валерием Александровичем ещё в 1986 году: ученики Конобеевой из музыкально-хоровой студии при Дворце пионеров написали композитору восторженное письмо. Он, конечно, ответил. Завязалось «сотрудничество»: дети по всему городу Ангарску исполняли сочинения Гаврилина, отправляли ему подарки, поздравления, а Валерий Александрович высылал ноты, пластинки, письма. В 1987 году в Ленинград прилетела и сама Конобеева, и потом стала по мере возможности навещать Гаврилиных — приезжать на концерты. Были от неё и постоянные подарочные посылки: то с курткой, то с шапкой… Вот и теперь прибыла из далёкого сибирского города специально на авторский вечер.
1990-й принёс и ещё один долгожданный привет из Сибири: состоялось, наконец, личное знакомство с Валентином Распутиным. В 1989 году семейный фотограф Гаврилиных Анатолий Пантелеев, который ездил в Иркутск, привёз Валерию Александровичу неожиданный подарок — книги с дарственной надписью: «Валерию Александровичу Гаврилину, родному человеку, от души и от сердца. В. Распутин. Октябрь 1987. Иркутск» [Там же, 394]. Гаврилин был очень тронут этой весточкой от писателя, чьи сочинения прекрасно знал и тонко чувствовал; отправил в ответ письмо. А в октябре 1990-го Валентин Григорьевич, будучи в Ленинграде, пришёл к Гаврилиным с визитом.
Но были в том далёком 1990-м и горькие потери. Через месяц после авторского вечера Наталия Евгеньевна улетела в Алма-Ату на юбилей подруги. Валерий Александрович полететь, конечно, не смог, но часто звонил, интересовался делами и здоровьем. И чтобы не расстраивать супругу, скрывал главное: на следующий день после её отъезда случилась большая трагедия — умер от разрыва сердца Юрий Селиверстов. Узнав об этом, Гаврилин записал: «Юрий Иванович. 28 мая 1990 г. 21.30 мин. — 22 часа. 2 июня — день похорон 14–15 часов. У меня внезапный сильный приступ стенокардии и внезапное повышение давления. Видимо, душа мучительно и слёзно расстаётся с телом, тяжко прощается. Мне это передалось» [Там же, 406].
Селивёрстов умер в Сочи. Будучи в хорошем настроении, он решил сделать то, чего раньше не любил и почти никогда не делал: пошёл купаться в море. Случился спазм сосудов, и живым из Сочи, куда он ездил на совещание, Юрий Иванович не вернулся.
Гаврилин не смог быть на похоронах по состоянию здоровья, но в Москве в те дни находился Андрей Валерьевич — он и хоронил близкого друга своего отца. Позже Валерий Александрович написал развёрнутый очерк о Селивёрстове, который так и назвал «Памяти друга»[231]. Были там такие строки: «В моей душе — свет от него. В комнате — его картины. Я хожу на Никольское кладбище в Александро-Невской лавре и стою у могилы владыки Никодима, у надгробия, сделанного Юрием Ивановичем. Рядом покоится владыка Антоний. Юра далеко и высоко и глядит на меня сверху. Теперь он знает про меня больше, чем ясам» [19, 353–354].
За статью полагался гонорар, но автор от него отказался в пользу вдовы Селиверстова (за публикацию работ Юрия Ивановича она ничего не получала).
13 июня в Большом зале филармонии снова звучали «Перезвоны» в исполнении мининского хора (солисты B. Ларин и Н. Герасимова). Потом зал долго не отпускал композитора, аплодировали стоя. Многие и после концерта подходили на улице — поздравляли. Гаврилин, конечно, был счастлив, что музыка его звучит, что люди её любят, но всё-таки старался уйти от многочисленных приветствий и, как потом признался жене, постоянно думал о том, когда уже сможет принять нитроглицерин.
Летом были на даче. Гуляли, ходили на залив. В этот период возобновились серьёзные приступы, которые к сентябрю ещё усилились. Мучили позвоночник, сердце. Теперь к ним добавилась ещё и язва желудка. Ни о какой работе речи быть не могло. Также мимо Гаврилина прошли долгожданная находка и приобретение новой трёхкомнатной дачи (на 69-м километре, под Сосновом): всеми делами по оформлению занималась Наталия Евгеньевна.
230
Автограф Зары Александровны гласил: «Дорогим Н. Е. и В. А. от самодеятельного художника. (Извините)». На картине был изображён закат солнца на море. В те годы Зара Долуханова увлекалась живописью, и когда Наталия Евгеньевна приехала к ней в гости, обнаружила множество интересных работ, написанных на алюминиевых пластинках с золотистой поверхностью.