Ленинград же я почувствовал только на втором году жизни здесь. Это было ранним майским утром, в 6 часов. Я пошёл от школы по Мойке в сторону Исаакиевской площади и через Александровский сад. Было необычное солнце, необыкновенный свет, чудесно красивая решётка вокруг сада — тогда она ещё была — и деревья в этом свете. Где же я видел это место? И вспомнил! Во сне, в детдоме. И это майское утро, и эту решётку, и эти деревья, и это солнце я видел во сне, в детдоме!» [21, 470].
И уже в 1996-м на вопрос журналиста об отношении к переименованию города Гаврилин ответил: «Для меня он остался Ленинградом. Я живу в этом доме недавно, а соседи сверху уже семьдесят лет живут, и семьдесят лет город остаётся для них Ленинградом. И для меня тоже, по-моему, само слово давно потеряло связь с именем вождя. Это просто светлое и звонкое имя. В детстве о Ленинграде мечтал, в Ленинград в четырнадцать лет приехал, здесь выучился и живу. А блокада? А симфония Шостаковича? Стихи, песни о Ленинграде написанные? Здесь начинал Утёсов, «не хотел умирать» Мандельштам, переживала блокаду Ахматова. Вся послереволюционная культура, хотим мы того или нет, с этим связана» [19, 364].
Прибыв в культурную столицу 13 августа 1953-го, будущий композитор приступил к решению жизненно важных вопросов. Во-первых, он сдал экзамены и поступил в Специальную музыкальную школу при Ленинградской консерватории. Приняли его снова в седьмой класс, поскольку не было должной теоретической подготовки. И не на фортепиано, а на кларнет[27].
Жил он в те две недели до начала учебного года самостоятельно и одиноко. С мамой, которую освободили 12 июня, не встретился: Клавдия Михайловна не захотела в первые же дни сообщать сыну о своём освобождении, боялась его травмировать. Иными словами — не так просто было ей рассказать, что все эти годы она отбывала наказание безо всякой вины. Дочери же она говорила: «Галя, на Валеру очень не надейся, потому что мы не совсем такие, как он» [18, 40].
За две недели деньги, выданные в детском доме, были израсходованы полностью, их хватило только на еду. На проезд в трамвае средств уже не было, поэтому из общежития консерватории, которое находилось на краю города (улица Зенитчиков), в центр на Театральную площадь — подавать документы, сдавать экзамены — он ходил пешком. О первом дне в школе писатель В. М. Воскобойников со слов Гаврилина рассказывал: «Голодный подросток, прошедший пешком через весь город, одетый нарядно лишь по понятиям вологодского детдома, да к тому же остриженный наголо после медицинского осмотра, выглядел среди ликующих детей чужим. Весь этот день, пока длились уроки, Гаврилин казался себе изгоем. И лишь к вечеру, попав в консерваторский интернат <…> смог отдохнуть душой. В интернате многое напоминало родной детдом. Та же старая мебель, те же казённые кровати и лампочки без абажуров» [42, 60].
По поводу своего поступления композитор вспоминай; «Меня очень плохо встретили. Лет мне было много — четырнадцать, а играть я толком ни на чём не умел. Школа же такого ранга, что четырнадцать лет — это уже мировой уровень… Особых способностей к игре на фортепиано у меня не было, да и руки у меня неудачные, маленькие, но я очень старался, занимался буквально днями напролёт <…> явился в Ленинград с ученическим этюдом Лешгорна». На закономерный вопрос журналиста «Как же вас приняли, распознали талант?» — он скромно ответил: «Директором школы оказался вологжанин Владимир Германович Шипулин, сын знаменитого в Вологде врача. Наверное, как земляка он меня и взял» [19; 338, 367].
Тем не менее, думается, что ключевую роль сыграл всё-таки уникальный дар Гаврилина, именно поэтому его не отправили назад в Вологду, а зачислили в класс кларнета к преподавателю Михаилу Андреевичу Юшкевичу: «Поначалу учился неохотно, потому что меня привлекало только фортепиано, но оказалось, руки у меня не подходящие для пианиста. Меня «утешали» классическими примерами: дескать, Римский-Корсаков тоже играл на кларнете, а Лядов — на валторне. Успокоился. Учиться было трудно, потому что начал поздно» [19, 41–42].
Сразу же по прибытии Гаврилин приступил к обучению в классе фортепиано (преподаватель Е. С. Гугель) и чуть позже — в классе композиции (преподаватель С. Я. Воль-фензон). «Когда я заканчивал девятый класс, в школе открылось отделение композиции, — вспоминал он в 1968 году. — Я показал свои первые композиторские наброски (фортепианную сонату, романсы), и меня взяли на это отделение. Так как времени не хватало, пришось расстаться с кларнетом» [19, 42].
Сергей Яковлевич Вольфензон (1903–1992)[28] — композитор и педагог. Долгие годы работал именно с начинающими авторами и имел свою методику преподавания композиции детям. В числе его учеников были: А. Петров и С. Слонимский, П. Канторов, Г. Банщиков и В. Цытович. А. П. Петров утверждал: «Вольфензон должен быть назван выдающимся педагогом, подтверждение тому — его ученики, ставшие в большинстве своём яркими самобытными композиторами, признанными мастерами нашего искусства» [42, 72].
Понял ли Сергей Яковлевич своего нового ученика, оценил ли его уникальный талант? Судя по характеристике, данной Вольфензоном Гаврилину, можно сказать, что столичный педагог отнёсся к приезжему молодому композитору очень чутко. «Гаврилин в музыкальном отношении был абсолютно не подготовлен, — отмечал Сергей Яковлевич, — но уже тогда в его сочинениях привлекала безудержная фантазия. Его отличало яркое образное мышление, причём не только в музыке. Увлекшись, он тут же на ходу мог сочинить захватывающий рассказ о каком-нибудь ночном приключении. Уже тогда, в самом начале творческого пути, главными для него были непосредственность, отсутствие всякой вычурности. Кроме того, характерной чертой многих его сочинений был юмор» [42, 74].
Что касается Гаврилина, его восприятие уроков композиции, наверное, не было столь однозначным. Так, в одном из интервью от 1996 года он отметил, что уже в десятилетке «начал заниматься у очень хорошего педагога по композиции, у Сергея Яковлевича Вольфензона» [21, 475]. Однако ранее (1982), беседуя с музыковедом из Казани Т. Виноградовой, признавался: «Сергея Яковлевича я не очень любил, потому что он не нашёл ко мне подхода и относился довольно презрительно ко мне. Методики особой тоже не было. Я писал, сочинял, Сергей Яковлевич или принимал, или не принимал» [21, 268].
Но когда Вольфензонумер (1992), именно Гаврилин, по словам Наталии Евгеньевны, стал инициатором публикации некролога. Он договорился с А. П. Петровым, и вместе они написали очень трогательный очерк «Памяти учителя»: «На 89-м году ушёл из жизни замечательный педагог и композитор Сергей Яковлевич Вольфензон. «Старая гвардия» уходит, не оглянувшись, не окликнув, не попрекнув нас… Уходит так же тихо, какой была и жизнь этого замечательного человека, сделавшего столь много для всех нас и для отечественной музыки. Не много было сказано им слов, а много сделано дел: это и организация Недель музыки для детей и юношества, просветительство, педагогика — и всё/ это без помпы и как следствие — без особых наград и отличий. Он обладал необыкновенным чутьём настоящего педагога — увидеть, расслышать в ребёнке-подростке художника. Многие, многие из его бывших учеников сегодня признанные композиторы.
Все признаки настоящей петербургской культуры были налицо в этом человеке: скромность, пренебрежение к жизненным благам, нежность в отношениях с учениками и коллегами, выдержанность и изначальная доброта. Доброта, о которой было сказано, что это единственная одежда, которая не ветшает.
С. Я. Вольфензон был хорошим композитором, только не умел «делать себе имя», однако его музыку для детей исполняют по всему белу свету…
Прощайте, добрейший Сергей Яковлевич!» [19, 340].
27
Пианисты в нашей стране, как известно, начинают учиться очень рано. И если ребёнок впервые пришёл в специальную музыкальную школу в семилетием возрасте, педагог может счесть его слишком «старым» для обучения игре на фортепиано. Отметим попутно, что в европейских странах столь жёстких критериев нет: главное — желание заниматься музыкой, а что из этих занятий выйдет — покажет время.
28
Родился в Одессе, там же три года учился в консерватории (1921–1924). После переезда в Ленинград стал студентом Ленинградского музыкального техникума (класс композиции И. М. Шилленгера и В. Г. Каратыгина). В 1931-м окончил Ленинградскую консерваторию (класс композиции М. О. Штейнберга). Преподавал теоретические дисциплины и композицию в Детской художественной студии, в музыкальном училище, в десятилетке при Ленинградской консерватории.