Глава семейства появился на пороге к вечеру. Сказал, что был в Риге, и гордо пошёл на кухню. Он привёз подарки.
Предоставим слово Наталии Евгеньевне — очевидцу горьких и немного смешных событий: «Вынимает пакет, торжественно его разворачивает… на его лице ужас: на столе лежат два больших свитера домашней вязки, грязно-фиолетового и грязно-голубого цвета, и один маленький чёрный. У меня на лице недоумение. Он хватается за голову и кричит: «Как так! Ведь я покупал тебе шёлковый банлон, красивую кофточку Ольге Яковлевне и Андрюше водолазку». Потом постепенно выяснилась вся «драма»: в универмаге, на лестнице, поддавшись уговорам цыганки, купил у неё «хорошие вещи». Показаны были хорошие, а вот что она положила ему в пакет — это он не проверял. Расстройству Валерия не было конца: он чуть не плакал. Пришлось его успокаивать. Самое интересное обнаружилось назавтра: свитера оказались из прогнившей шерсти, и только маленький был получше. Он понравился Андрюше, и он его носил, пока тот окончательно не расползся. Резюме было кратким: «Вот я и наказан за побег!» [21, 130].
Секретное исчезновение из дома, наверное, было необходимым: Гаврилин устал, хотел отвлечься, а может быть, просто решил сделать родственникам приятный сюрприз — привезти подарки. Но, так или иначе, развлекательная поездка была в тот период ярким исключением: в основном композитор путешествовал по делам.
Осенью 1968 года, в компании с фольклористом И. Земцовским, он отправился в фольклорную экспедицию на Вологодчину, в Кубено-Озёрский и Сокольский районы. Здесь автор «Русской тетради» вновь погрузился в любимую с детства музыкальную традицию, только теперь он не просто слушал песельниц, но и записывал за ними. Впрочем, фиксировал песни эскизно, фрагментарно: вероятно, не считал нужным детально выписывать знакомые с юных лет напевы и тексты.
В Череповце случилась забавная история. Стоянка поезда там минут двадцать — и вот композитор вышел из вагона и направился в здание вокзала за папиросами. Атам — целое представление: юноши поют и танцуют под гармошку, провожая товарища в армию. Валерий Александрович заслушался, а поезд вместе с его вещами уехал. Спасибо Земцовскому — на следующей станции вещи возвратили.
Декабрь 1968 года принёс ещё одно фольклорное событие: Гаврилина пригласили на Первую областную фольклорную конференцию в Вологду вместе с музыковедами-фольклористами Ф. А. Рубцовым и И. И. Земцовским.
Поездка получилась прекрасной со всех сторон: можно было снова вернуться в родной город, повидаться с Татьяной Дмитриевной, с друзьями Эллой и Юрием Кирилловыми, а кроме того — получить новые знания.
Гаврилин внимательно слушал выступления участников конференции, хотя сам в тот раз не выступал. Всё происходящее было ему чрезвычайно интересно и близко: и концертные программы фольклорных ансамблей, и музыковедческие дискуссии, посвящённые теме народной культуры. Вечером он поделился своими мыслями с Кирилловыми: «… нужно фиксировать всё, что звучит, даже «жестокий романс» и городскую лирику, пусть не высокохудожественного качества; всё, что исполняется в семье, на дружеском вечере, за работой, — всё должно быть записано» [Там же, 131].
И сам Мастер записывал многое: его фольклорная библиотека росла и ширилась. Всё было в работе, причём без «подглядывания» в нотные листы, а наизусть, в голове: что зафиксировал, то пережил, а значит — запомнил.
Своими знаниями Гаврилин щедро делился со студентами, занимался с ними увлечённо, по-настоящему. Коллектив училища уже стал родным: Валерию Александровичу очень нравилось работать вместе с композиторами В. П. Чистяковым, Г. И. Уствольской (её музыку он, кстати, высоко ценил, особенно Октет). Но денег преподавательская деятельность, как водится, не прибавляла. И к концу 1968 года пришлось с грустью осознать, что на такую зарплату жить просто невозможно. Гаврилин принял непростое для себя решение — уйти из училища.
В то время в Ленинграде открылось новое музыкальное издательство, ставшее впоследствии знаменитым, — «Советский композитор». Директор издательства Пётр Цезаревич Радчик пригласил автора «Немецкой тетради» на должность редактора, и Гаврилин согласился. Фронт работ, конечно, был совершенно иным: никаких юных учеников — одни нотные строчки. И к этому, конечно, предстояло привыкнуть.
А перед самым новым, 1969 годом неожиданно случилась беда: Наталия Евгеньевна слегла в больницу с гепатитом. Она лежала в Боткинской инфекционной, посетителей к ней, конечно, не пускали, и Гаврилин писал письма.
30 декабря 1968 года: «Сегодня в последний раз иду преподавать в училище. Приготовил заключительный доклад о музыке вообще — так сказать «прощальные взгляды». Но «прощальные взгляды» пришлось излагать в коридоре. Вчера, как порядочный человек, явился на занятия, а у меня уже и класс отняли. Меня уже уволили».
Забегая вперёд скажем, что в итоге из училища он не ушёл — остался работать там по совместительству. Но на тот момент, когда жена оказалась в больнице, а на работе отчётливо обозначилось конфликтное положение, настроение его было не самым лучшим.
Вот ещё несколько строк — очень тоскливых и трогательных: «…идти никуда не хочу и сидеть ни с кем не хочу — без тебя я совсем теряюсь, и ничего мне не надо. Могу быть лишь один» [Там же, 131–132].
Настроение стало ещё хуже после истории с Н. В. Гоголем.
Художественный руководитель Театра оперы и балета им. С. М. Кирова, дирижёр К. А. Симеонов предложил Гаврилину написать оперу для постановки в Кировском театре. Дирижёр и композитор решили, что неплохо было бы сочинить оперу по Гоголю — «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». В больницу супруге Гаврилин пишет: «Занимаюсь «Иваном Ивановичем», вроде получается. Чувствую себя хорошо. <…> Вчера был у Симеонова, много играли. Очень жалко, что тебя нет. Есть люди, с которыми обязательно надо знакомиться. Большой тебе от него привет и угроза: если ты красивая женщина, то он тобою увлечётся» [Там же, 132].
Работа спорилась, это была опера, которую Валерий Александрович давно мечтал написать и которая действительно могла быть поставлена. Но дело испортил главный исполнитель — Б. Штоколов: «…В театре <…> вновь вспыхнул скандал Штоколова с Симеоновым. Он было затих: я показал набросок, который вызвал у великого Бориса отвратительную реакцию. Симеонов включился в перепалку, и дело приняло крутой оборот. Всего в письме не перескажешь, но когда один крокодил ест другого, лучше быть подальше. Вероятно, ничего я делать для них не буду, сяду за Цветаеву и возьму один заказ для денег» [Там же].
И действительно — ничего писать не стал: «Я поссорился серьёзно со Штоколовым. Это такая сила, что, возможно, с театром всё придётся порвать, несмотря на Симеонова[143]» [Там же, 133].
Позже — ещё несколько строк к супруге: «Я вкалываю на жизнь — ходючи и сидючи. Целую тебя крепко и жду тебя, как ждут хорошие люди верёвки, — чтобы не шляться, не распускаться, не хандрить. Оказывается, когда тебя нет, я становлюсь слабаком. Это несколько преувеличено, но в принципе так. Белей скорее, мой ангел-хранитель. Сохранитель. Твой ГАВ» [Там же, 113–114].
Наталия Евгеньевна ответила, как всегда, мудро: «Завтра беру зондажный барьер — и… верёвка, так страстно тобой ожидаемая, обовьётся через несколько дней вокруг твоей шеи. Конечно, хорошо бы, если бы я для тебя была розой, правда, у неё есть шипы, но всё-таки не так прозаично. А в общем-то всё это шутки… Ведь человек на что способен, ту роль и играет в жизни другого человека. Главное — хорошо её играть. Насчёт «слабака» — явно преувеличено, вся твоя январская жизнь 1969 года — опровержение этого. В тебе есть сил не меньше, чем во мне, просто иногда лень их вытаскивать и собирать в кулак» [Там же, 134].
В день своего рождения, 24 января, Наталия Евгеньевна получила в больнице письмо: «В год нашего десятилетия позволь принести тебе самые торжественные поздравления с твоим Рождеством. Пусть будет в нём меньше желчи, камней, капельниц, зондирований и прочих лоханок. Целую тебя и обнимаю в честь этого славного праздника» [Там же].
143
С театром Гаврилин порвал. Но Симеонов от этого не перестал ценить его музыку, и в 1984 году в письме концертмейстеру Киевского театра оперы и балета А. С. Вишневич отмечал: «В этом сезоне очень хорошее впечатление произвёл на меня Гаврилин своими «Перезвонами» в Камерном хоре под руководством Минина. Думаю, что когда-нибудь дойдёт и до оркестрового варианта. Дело-то стоящее и перспективное» [Там же].