Вероятно, автора «Перезвонов» задели бы даже не столько искажения биографических фактов, сколько отношение к музыке. «Если знаменитая «Русская тетрадь», — цитирует В. Белов письмо А. Вискова, — гениальное, уникальное по новизне, уровню исполнения, оригинальности и самобытности произведение — по праву могла бы закрепить за её создателем звание «русского Шумана», то все последующие сочинения (по крайней мере, те, которые я знаю) уже замутнены проникновением в них течений из более низких жанровых горизонтов и поэтому явно проигрывают, находясь в области классической академической музыки» [55].
Чувствуется в словах В. Белова и некоторая обида на Гаврилина, изначально связанная с вечной занятостью композитора, но распространившаяся и на восприятие его сочинений, и на отношение к выбору поэтических источников: «Надо ли описывать мои чувства, когда я, будучи в Питере, позвонил, а жена сказала, что он болен и трубку взять не может. В тот же день я со вниманием слушал гаврилинский концерт, во время перерыва пробовал встретить автора, но всё было напрасно. Когда концерт завершился, он начал быстро уходить от всех поздравлений. Словно стыдился своего концерта… Я не стал его догонять, хоть и очень хотелось. Сейчас, вспоминая всё это, я думаю: «А что бы я ему сказал, ведь концерт-то мне не очень понравился, лишь некоторые вещи запали в душу?» «Северный родник» — значилось на входном билете. В программе первого отделения «Скоморохи». Почему В. Коростылёв? Кто такой этот Коростылёв? И почему музыка написана на такие бездарные стихи?»
Завершает свои рассуждения В. Белов и вовсе неожиданным пассажем: «Впрочем, понятно: среди литераторов обеих столиц господствовала тогда в России эстетика еврейских дам, они соревновались в юморе, когда говорили о свойствах русской души и традиционных славянских обычаях. Господин В. Коростылёв и отражал подобную эстетику в беспомощных виршах. Э. Хиль был тогда уже народным артистом, В. Гаврилин лауреатом Госпремии, — разве не понимали они, что поют? Родник-то был действительно северный, да сильно мутный, благодаря хилям с рейтманами. <…> Не исключено, что на Валерия влияли в выборе исполнителей жена, тёща и её мать. Если так, то ему, конечно, «было не до своих пристрастий». Не ахти какие поэтические достоинства обнаружила и поэтесса Альбина Шульгина, но эту, говорят, он отстоял в спорах с женой и двумя старухами» [55].
Отчасти успокаивает тот факт, что Валерий Александрович этих злых и лживых слов уже не читал и не мог предположить, что дружеские отношения с В. Беловым выльются когда-то в конфликт — вот только спорить автору повести о Гаврилине будет уже не с кем…
В 1973 году поводов для расстройства и без того было предостаточно. В их числе, например, вынужденный уход из училища. Почему Гаврилин решил бросить работу со студентами, которая доставляла ему столько радости и» которой он на протяжении долгих лет отдавал так много сил и времени?
Причина была парадоксальна. Дело в том, что в консерватории выпускников Гаврилина не только не жаловали — порой их просто не хотели туда принимать. Абитуриент приходил честно сдавать вступительные экзамены, а ему чинили разные препятствия, демонстрировали своё предвзятое отношение, и Валерий Александрович всякий раз ходил в консерваторию утрясать вопросы. В итоге абитуриента зачисляли, но это стоило и ему и его училищному педагогу дополнительных усилий и нервов. Поэтому, чтобы «не портить своим студентам жизнь», как выражался сам композитор, он решил от них отказаться.
В то же время в театрах работа кипела, и уже наметилось сочинение музыки к спектаклю по повести В. Тендрякова «Весенние перевёртыши», посвящённой поре отрочества, переживаниям первой влюблённости и жизненной несправедливости. Предназначенная для юных читателей, повесть в то же время была совсем не детской. Премьера состоялась 21 сентября (постановка З. Корогодского, режиссёр В. Фильштинский).
Корогодский полагал, что в этом спектакле раскрывалась душа Гаврилина, поскольку «всё, что было с Дюшкой, героем «Весенних перевёртышей», было ему близко — всё как бы про него. И написанная музыка — это была лирическая исповедь, признание вслух всего, что ему в детстве пришлось пережить» [21, 174]. И ещё: «Очень интересное решение найдено Валерием Гаврилиным. На этот раз, по нашему настоянию, он использовал в спектакле ранее написанные мелодии (песни его удивительно прозрачны и очень в духе прозы Тендрякова), но в таком «невесомом звучании», когда музыки самой вроде бы нет, а есть постоянно музыкально вибрирующий, щемящий «воздух». Подобное решение настолько согласуется с ощущением героя пьесы, что лишний раз убеждаешься: музыка в драматическом театре — озвученная душа драматического произведения.
Гаврилин буквально дневал и ночевал на репетициях, пока не схватил какой-то, лишь ему одному открывшийся, секрет. Потом он на репетициях бывал редко, спектакль смотрел мучительно, музыкой был недоволен и всегда хвалил артистов, возможно, лукавил. Творческие взаимоотношения с В. Гаврилиным действительно — муки для режиссёра, но какие сладкие и в итоге радостные муки!» [42, 267–268].
В спектакле были использованы песни «Скачут ночью кони», «Письмо» в инструментальном варианте (в 1975 году оно станет десятой частью «Военных писем»), «Рябины» (впоследствии пятая часть «Военных писем»). А ещё — «Считалка» (тема «Гори, гори ясно», которая не вошла в фильм «Двенадцать месяцев», а потом была включена в «Перезвоны» под названием «Воскресенье»). И ещё целый ряд тем из известных сочинений: любой слушатель, хорошо знакомый с творчеством Гаврилина, без труда их различит[161]. Одним словом, персонажи Гаврилина по-прежнему свободно странствовали из одного опуса в другой: он не привязывал их к какому-то конкретному жанру.
То же касается и следующего спектакля по комедии И. Эркеня — «Игра с кошкой» (премьера прошла в Государственном академическом театре комедии 27 декабря 1973 года, постановка А. Ремизовой, режиссёр И. Кайм[162]), где в инструментальном варианте прозвучала песня «Под утро в Валентинов день…» из «Трёх песен Офелии», но главное — здесь появился чарльстон, который в 1978 году превратится в знаменитую песню «Шутка» на слова А. Шульгиной.
Многие любители музыки, не имеющие представления о творчестве Гаврилина в целом, прекрасно знают эту мелодию — «Дождь за окнами, идёт за окнами, шумит за окнами опять». В народе эстрадной композиции даже дали иное название — «Танцующий дом» (там есть такие слова: «Как серёжками, качая люстрами, качая люстрами, танцует дом»). Песня обрела широкую популярность благодаря артистичному исполнению Л. Сенчиной и Э. Хиля.
В одном из интервью Гаврилин рассказал предысторию: «Шутка» не появлялась на эстраде в течение 20 лет. Была сочинена музыка, потом появились слова. Готовясь к одному из моих авторских концертов, в процессе репетиций выяснил, что не хватает быстрых темпов. Я предложил дирижёру эту песню. Он сказал: «Знаешь, это тебя не украсит». И песня опять была положена в долгий ящик. Потом я её показал Людмиле Сенчиной, и она её выучила на репетиции, перед другим авторским концертом, надавила на того же дирижёра, стала её разучивать. На репетиции Сенчину услышал Хиль и страшно расстроился, что не он поёт эту песню. Решили спеть вдвоём, так образовался дуэт Сенчина — Хиль» [21, 249].
А сам певец интерпретировал этот сюжет несколько иначе. Он рассказывал, что Гаврилин пришёл к нему с «Шуткой» в полночь накануне авторского вечера, играл песню очень тихо (на левой педали): не хотел тревожить соседей. Сказал, что её неплохо было бы исполнить в финале — дуэтом с Сенчиной.
Весёлая, озорная музыка (чарльстон) была сродни актёрскому таланту Хиля: он сразу выучил «Танцующий дом» наизусть. Да и автору песни очень нравился этот ход: «А то все говорят, что я плачу и стону, и я наперекор всем…» [42, 210].
На следующий день «Шутка» трижды исполнялась на бис. Никто даже не заметил, что знаменитые артисты пели по нотам: «Танцующий дом» всех покорил и с того дня плотно вошёл в репертуар эстрадных певцов. Это, пожалуй, один из ярчайших примеров того, как музыка Гаврилина «перекочёвывала» из театра драматического в театр вокальный.
161
Здесь же, например, появилась песня «Кораблик» (позже станет одной из тем вокального цикла «Вечерок» — «Плывёт по морю лодка»), вальс из «Вечерка» («Ни да, ни нет», существует и как фортепианная пьеса «Воспоминание о вальсе», вошёл в балет «Анюта» — номера «Его сиятельство», «Ступенька к ордену»).
Ещё в этом спектакле фигурировала тема фортепианной пьесы «Подражание старинному». А кроме того, здесь прозвучал припев из шуточного вокального произведения, написанного в том же 1973 году («Домашняя песенка»).
162
Наталия Евгеньевна вспоминала: «В работе над этим спектаклем Валерий познакомился с корифеями театра: актрисами Еленой Юнгер, Ириной Зарубиной, Елизаветой Уваровой. После премьеры Елена Владимировна Юнгер подарила Валерию цветастую ситцевую салфетку и деревянную мышку. Вторая половина <её туловища> — пробка; и на границе туловища мышки и пробки по чёрному ободу идёт надпись