Потом гоголевский балет снова показался на горизонте. Многие интересовались его жизнью: Собчак обещал дать денег — но не дал, Григорович хотел поставить — но не поставил, покинул Большой театр, режиссёр Семён Аранович решил сотрудничать с Белинским, добиваться всё-таки — но не добился. Гаврилин говорил: «А пройдёт ещё несколько лет, и мне этот «Невский проспект» будет как молодая любовница столетнему старику» [Там же, 472].
Через некоторое время Аранович тяжело заболел и уехал лечиться в Германию, где вскоре умер. Это был 1996 год. Все обсуждения «Невского…» прекратились. И в итоге — ни одному сочинению из гоголевской триады не суждено было увидеть свет рампы: все три опуса существовали только в сознании их создателя.
Ещё один замысел, к которому композитор возвращался постоянно, — опера по Г. Успенскому «Повесть о скрипаче Ванюше, или Утешения» (1972–1978, либретто Я. Бутовского). Основу сюжета составил глубоко трагический эпизод из цикла Глеба Успенского «Разоренье» («Очерки провинциальной жизни»), «Чем эти очерки привлекали Гаврилина, предельно ясно: печальная судьба маленького скрипача, который не нашёл понимания у окружающих и умер от радости, когда наконец-то получил признание, чрезвычайно трогала его и некоторыми контурами походила на его собственную: всепоглощающая любовь Ванюши к музыке, занятия ею наперекор всему, препоны стремлению к учёбе, ночные бдения над добытыми у местных музыкантов нотами, приезд знаменитости из Петербурга, оценившей дарование мальчика, даже привычка делать заметки на маленьких листках…» [42, 441].
Гаврилин считал, что это сочинение (как и «Пастух и пастушка») даже сильнее «Перезвонов» [45, 131], хотел обязательно закончить его и записать. Но планы эти не осуществились. От «Утешений» остались только наброски, по которым оперу восстановить, увы, нельзя.
Из дневниковых записей Наталии Евгеньевны от 30 апреля 1974 года: «Занят оперой «Утешения». Говорит всем о ней, хотя обычно придерживается иного принципа — не говорить о том, что сочиняет. И Бялику собирается показать очень скоро, если на праздниках закончит. Либретто пишет сам, много играет романсовой музыки, изучает романсы» [21, 176].
Почему же всё-таки и это сочинение, к которому сам автор относился так трепетно, не было завершено? Думается, ответ кроется в неудовлетворённости Гаврилина своей работой: что-то не устраивало в драматургии, поиск единственно верного решения не приводил к нужному результату. А параллельно с этим постоянно «наступали» иные замыслы[174], иные интересы и обстоятельства.
День Гаврилина строился одинаково: вставал он поздно, затем уходил по делам (запись на радио, работа в театре), во второй половине дня возвращался, обедал, отдыхал и садился заниматься — играл на рояле до 23 часов. После этого до часу или двух ночи читал или записывал сочинённое. Иногда уезжал в Дом творчества в Репино[175] (там, например, в 1974-м работал над оперой «Утешения»).
А летом 1974-го были Опочка и поездка в Печоры. Валерий Александрович непременно хотел показать жене и сыну монастырь, в котором сам побывал. «Сияющий синий купол с золотыми звёздами Михайловского собора, пятипролётная звонница, яркие краски всех отремонтированных зданий, — восторженно вспоминает Наталия Евгеньевна это семейное путешествие. — Идём, любуемся. Навстречу нам — человек, облачённый в чёрные одежды. Он всматривается в Валерия, а Валерий — в него. «Володя!
Ты? — говорит Валерий. — Какими судьбами?» Это Володя Басманов. С ним Валерий был знаком через Юру Селиверстова. Володя — инженер, за вольнодумные взгляды преследовался и нашёл убежище в стенах монастыря. Стал послушником, выполняет электромонтажные работы и одновременно — хранитель пещер, где захоронены монахи. Володя провёл для нас экскурсию по Пещерному храму, и благодаря ему мы попали на хозяйственный двор, куда, кроме обитателей монастыря, никого не пускают. Там мы увидели чудо — пирамиды-поленницы из полуметровых берёзовых поленьев, высотой в двухэтажный дом; они на солнце отливали серебром. Валерий не переставал восторгаться: «Какие умельцы! Сколько выдумки!» Несколько дней мы провели в Печорах, но Валерия всё-таки тянуло в Опочку» [21, 179][176].
Эти прогулки, поездки были необходимы композитору: известна его привычка сочинять на ходу — во время пеших путешествий. Быть может, именно в такие часы появилось на свет большинство музыкальных тем, вошедших впоследствии в «Перезвоны», «Русскую тетрадь», «Вечерок»… Так родилась и одна из самых известных гаврилинских баллад — «Два брата» на стихи Виктора Максимова[177]. Только на сей раз путешествие было не пешим, а на автобусе, — в любимую Опочку.
Знаменитая баллада, по всей видимости, была сочинена довольно быстро. Почему одни опусы создавались годами, к другим Гаврилин многократно возвращался, но так и не счёл нужным обнародовать, а третьи вычерчивались в сознании молниеносно? На этот вопрос, касающийся непостижимых глубин творческого процесса, нам вряд ли удастся ответить. Очевидно одно: иной раз в столе, а чаще — в уме, — хранилось множество нереализованных оперных проектов. И в то же время жили насыщенной концертной жизнью, приобретали широкую известность действа, песни, циклы. Парадокс в том, что они, по сути, и были той самой оперой Мастера, которую он на протяжении долгих лет мечтал создать.
Таков и один из самых трагических опусов композитора — баллада «Два брата». Она, как маленькая опера, имеет свою завязку, развитие, кульминацию-итог. Есть в ней и целый ряд персонажей. Хотя исполняет балладу один певец, фактически в ней задействовано как минимум три героя: младший брат, старший брат и девушка, в которую оба они влюблены. «Повествование ведётся очень просто, без тени декламаторства, — отмечает М. Бялик. — Когда рассказчик доходит до того, как «Братьям неразлучным, ведь надо так случиться, / Довелось без спросу в одни глаза влюбиться», драматизм сгущается. Война врывается в эту историю как-то незаметно: «разорвало бомбой отцову яблоню», и как-то слишком рано наступает трагическая кульминация. <…> Для равновесия смыслового и художественного дан ещё один куплет-эпилог: старший брат приезжает поклониться могиле младшего, «с большеглазым внуком, с печалью за душой <…> Старший брат сказал: «Проснись, браток!» Младший брат сказал…» — ожидаемое «Пожалуйста» произносит инструмент. Приём этот производит очень сильное впечатление» [42, 205].
Автобус в Опочку ехал восемь часов. Гаврилин всю дорогу смотрел в окно и сосредоточенно молчал. Наталия Евгеньевна сидела рядом, раздумий мужа не нарушала. Изредка композитор что-то потихоньку напевал, было ясно, что сочиняет. А когда приехали, сообщил, что у него родилась новая песня. Он попросил Виктора Максимова сочинить стихи. Поэт так рассказывал об этом эпизоде: «Я сейчас музыку для фильма пишу, давай зайдём ко мне, я тебе одну вещь наиграю. Это твоё, про войну, у тебя получится… Ты к Шукшину как относишься?» Минут через сорок я уже бежал домой с «рыбой» в кармане и этим волшебным Валериным «пожалуйста» в ушах. А ещё, конечно, с музыкой! С музыкой, от которой у меня там, у гаврилинского рояля, вдруг перехватило дыхание, защипало глаза… Позвонил я ему в тот же день. Песня написалась сразу же. Залпом. Собственно, и мудрить-то особо не пришлось: самое главное ключевое слово было уже найдено до меня: «А вот здесь, в припеве… вот здесь — «пожалуйста»!.. Ну, очень тебя прошу, ну, пожалуйста, а?» [21, 178].
Балладу «Два брата» Гаврилин действительно писал для фильма по Шукшину. «Я не был знаком с Василием Макаровичем, — рассказывает Гаврилин, — хотя, казалось бы, должен был. Где-то рядом, близко проходили наши пути. Он хотел, чтобы я писал музыку к фильму по его сценарию «Мой младший брат», но совместная работа не состоялась, не успели… Живёт песня «Два брата» на слова Виктора Максимова, которая должна была войти в будущую картину» [19, 210]. И ещё об этом: «В позапрошлом году [речь идёт про 1974 год] я получил приглашение от киностудии «Мосфильм» сочинить музыку к фильму по сценарию Шукшина, а через несколько дней после этого Василия Макаровича не стало… По разным причинам эта моя работа в кино не состоялась, а музыка осталась. Вернуться к музыкальному материалу картины меня вдохновила последняя работа Шукшина в кинофильме «Они сражались за Родину» [Там же, 103].
174
Был и такой: индолог Р. Баранникова (Н. Е. Гаврилина работала вместе с ней в интернате хинди) предложила композитору сочинить цикл на индийские стихи в её переводе. Баранникова и Гаврилин уже работали вместе: в 1969 году она написала стихи к хоровому рондо «Дон капитан». Это сочинение успешно исполнялось хором радио под руководством Г. Сандлера. И в 1974 году Гаврилин сперва заинтересовался новой совместной работой, вероятно, она могла бы вылиться в «Индийскую тетрадь». Но потом передумал — решил, что не стоит тратить драгоценное время на этот труд.
175
Оттуда, кстати, в 1974 году в день рождения Наталии Евгеньевны отправил ей смешное поздравление: «Что за чудо в самом деле — вы опять помолодели. Непритворно, неподдельно вам завидует предельно, извиваясь, словно уж, верный старый грозный муж» [21, 175]. 326
176
В Опочке потом много гуляли, разговаривали об искусстве и его проблемах. Вот заключение одного из диалогов (Наталия Евгеньевна спрашивает, Гаврилин отвечает):
«— Но ведь если искусство на кого-то воздействует, играет роль в общении людей, — значит, отвлекает от чего-то другого, может быть, плохого? Значит, воспитывает в хорошем духе?
— Но те же самые произведения искусства воздействуют по-разному на людей, в зависимости от того, какие идеи их объединяют. — И сразу без перехода: — Изъесть бы чего-нибудь. Приготовь мне на ужин бюрократизм. Я волком выем.
После прогулки в Рублёвку (гуляли 3 часа 10 минут):
— Вот это прогулка, вот и похудение» [21, 180].
177
«Два брата» — песня. Песня в её настоящем значении, — пишет Гаврилин Т. Виноградовой, — то есть по-русски — как развёрнутое драматическое повествование, то, что в России называется длинными песнями в отличие от «коротких». В теперешнем распространённом понимании ближе всего по жанру и по форме к тому, что в Европе называют «канцона», «шансон» и «баллада» [21, 239].