17 августа отмечали в Вологде 43-летие Валерия Александровича, ходили по этому случаю в ресторан. А после разъехались в разные города: Бутовские — в Ленинград, Гаврилины — в Череповец к сестре Гале и на могилу Клавдии Михайловны.
Вернувшись, снова отбыли на свой «остров». Жизнь поплыла по-старому: сад, прогулки, вечерние посиделки… Как гром среди ясного неба оглушила Гаврилиных новая страшная весть: 28 августа скоропостижно скончался близкий друг семьи, пианист Владимир Хвостин. Ему было всего 45. В последнем телефонном разговоре он сказал, что много происходит в мире разных чудес, а он скоро приедет — и всё расскажет. Но что-то случилось: были гастроли в Иркутске, концерты под Москвой, а потом быстротечная болезнь — и не смогли спасти.
Гаврилин не хотел в это верить, ходил из угла в угол, сразу напомнило о себе больное сердце. Но нашёл всё-таки силы, стали собираться в Москву на похороны. Приезжали туда и во второй раз (в октябре) — захоронить урну с прахом. В дневнике Наталия Евгеньевна записала: «До сих пор не могу представить себе, что он больше не придёт, что восторженно не скажет: «Как я люблю яблочное варенье!», не услышу этих ликующих интонаций в его голосе. Зара Александровна сказала: «Я так рада, что бросила петь. После Володи, такого друга, я никогда ни с кем не смогла бы петь» [Там же, 264–265].
После смерти Хвостина Гаврилины уехали на Кавказ. Билеты до Адлера, а оттуда — в Новый Афон. Жили на горе, в просторной комнате. Утром ходили на море, жару проводили под крышей, а вечером подолгу гуляли вдоль побережья.
Но здоровье эта поездка не улучшила. И в письме к Томашевской жена Валерия Александровича сообщает: «…были сильные перепады в погоде, и у Валерия перебои в сердце, тяжёлая голова. Сказал, что Кавказ ему не подходит, и всё время повторяет: «А я в Россию, домой хочу!» [Там же, 261].
Вероятно, по причине постоянного нездоровья не смолкали в семье Гаврилиных разговоры о невыполненных планах. Обычно такие беседы затевал Валерий Александрович: «Я знаю, что меня губит, — планы. Я в них, как в тисках. <…> Пусть история меня осудит, но я уж не буду выполнять всё, что было задумано <…> Я посчитал: если мне оркестровать все песни, которые у меня написаны и должны быть использованы, мне нужно семь месяцев. А когда же я буду заниматься основным делом?» [21, 261–262].
Наталия Евгеньевна, конечно, успокаивала, говорила, что надо записывать те произведения, которые уже сочинены, а не те, которые следуют по плану. Но утешения, видимо, не всегда действовали, и во время ежедневных прогулок до Марсова поля и далее — по Неве, вдоль Летнего сада, разговоры возобновлялись: «Я как собака, которая ищет след, — вынюхиваю, вынюхиваю, куда пойти: и в одну сторону, и в другую, пока не нападу на след. И как это мучительно! Вот говорят: я талантливый! А я тебе истинную правду говорю: я себя таким не считаю. Если даётся всё с такими мучениями — это же пытка!» [Там же, 266].
Однако, хотя сам автор «Военных писем» и относился к себе критически, многие думали совсем иначе: музыка Гаврилина была широко известна, её создателя давно узнавали на улицах. Как-то раз, ровно посреди разговора о собственной бездарности подошли к Валерию Александровичу двое молодых людей, поздоровались и спросили: «Композитор Валерий Гаврилин — это Вы?» Ответ был утвердительным. Тогда незнакомцы представились. Были они студентами Мухинского училища, и один из них, Андрей Ратников, писал стихи.
Вскоре он принёс свои поэтические творения Гаврилину, тому они понравились — завязалась переписка. Валерий Александрович всегда высказывал свои конструктивные замечания, но настаивал на том, что Ратникову стоит продолжать сочинять.
После училища молодой поэт и художник стал работать реставратором в храме Николая Чудотворца в Николо-Бережках[194]. Как-то А. А. Белинский, отдыхавший в тех краях, привёз от него Гаврилину подарок — картину с изображением зимнего леса и банку варенья. В то время Ратников уже стал в Николо-Бережках батюшкой. Позже, в 1998 году, он передал через Белинского ещё один пейзаж — на сей раз осенний. Прошло много лет, но ни Гаврилина, ни его музыку художник не забывал.
И после смерти Валерия Александровича Ратников продолжал переписку с Наталией Евгеньевной: они стали обмениваться открытками, вдова дарила Ратникову вновь изданные книги о композиторе. Он тоже стал заниматься пропагандой его сочинений, в частности выступал на конференциях в музее Островского в Щелыкове с докладами о музыке Гаврилина к спектаклям по пьесам Островского.
Эта трогательная история была ярким доказательством народной любви к Гаврилину. Впрочем, поскольку самому композитору тщеславие было чуждо, этой любви он порой просто не замечал. Кстати, скромностью Валерия Александровича некоторые умело пользовались, позволяя себе различные «выверты» в его адрес.
Вот, например, один из них. В декабре 1982-го Гаврилин болел, бóльшую часть времени проводил дома. В этот период в Москве режиссёр Юрий Борисов, вопреки воле композитора, скомпоновал из его сочинений спектакль в двух отделениях. Была использована музыка «Военных писем», «Вечерка», «Второй немецкой тетради», некоторых песен. Не связанные между собой опусы увязали в единый сюжет, присочинили слова и создали на этой основе якобы связную театральную историю. Премьера прошла в Камерном музыкальном театре, и многим идея даже понравилась. Но это ничего не меняло: к замыслам автора отнеслись пренебрежительно, исковеркали саму суть драматургии его сочинений.
Гаврилин никому никаких претензий не предъявлял и только в домашнем разговоре с Наталией Евгеньевной отметил с горечью: «Я всю жизнь готовлюсь к вступлению на сцену музыкального театра. И вот оно произошло не по моей воле и не так, как бы хотелось. С меня, как с Царевны-лягушки, содрали кожу» [Там же, 269][195].
И ещё о пренебрежительном отношении (из дневника Н. Е. Гаврилиной от 10 января 1983 года): «В воскресенье вторично прозвучала по нашему радио передача «Встреча с Валерием Гаврилиным», но ей предшествовали очень неприятные события. В передаче было много недостатков, и Валерий попросил редактора М. Кадлец снять её с вещания. А она, вместо того чтобы прислушаться к замечаниям, напала, наговорила кучу дерзостей, обвинила Валерия во лжи. Многого стоил ему этот разговор. <… > Во всей этой истории печально то, что такое недобросовестное отношение к работе других людей каждый раз совершенно выбивает из колеи Валерия. Не говоря уже о том, что слушателю всё преподносится совсем не в лучшем виде» [Там же].
Весной 1983 года в семействе Гаврилиных произошли важные события. Сына в начале апреля отправили на армейские сборы в Карелию, в Медвежьегорск, а его жена, Ирина, ждала ребёнка и со дня на день должна была родить.
Вот одно из писем Валерия Александровича сыну в армию:
«Дорогой Андрюша! Очень рады твоему письму. Молодец, что не теряешь чувство юмора — великое дело. Если очень трудно — терпи спокойно, это хорошая школа, в жизни пригодится. Как говорил папа Петруше Гринёву, «начальников своих слушайся, на службу не напрашивайся, от службы не отговаривайся». А время пройдёт незаметно. <…> На днях поедем с мамой в Строганове посмотреть, что и как надо приготовить для малыша и мамы.
Я много работаю, устал (весна!). Минин вовсю репетирует, звонит каждый вечер. Премьеру оратории о войне, которую сейчас пишу, предлагают сделать в Чехословакии в октябре 1984 г. — значит, должен кончить в октябре 1983 г. (речь идёт о «Пастухе и пастушке». — Н. Г). <…> Концерты мои с Бадхеном полетели. Вчера были на юбилее оркестра Мравинского[196]. Всё длилось с 18:30 до 24 часов, страшно казённо и скучно, за малым исключением (выступление Сергеева и Дудинской). Очень хороши были телеграммы Свиридова, Рихтера, Козловского, Андроникова. <…> Но на сцене всё время стояли в почётном карауле курсанты, которые сменяли друг друга похоронным церемониальным маршем, и всё время не покидало ощущение, что присутствуешь на панихиде» [Там же, 274–275].
194
Посёлок Николо-Бережки (Островский район Костромской области) находится близ усадьбы Щелыково, где жил и работал великий драматург А. Н. Островский.
195
К слову скажем, что случались обидные инциденты и в творческой практике близкого друга Гаврилина — Георгия Васильевича Свиридова. Например, 30 апреля 1983 года в филармонии проходил его авторский концерт, а в программках значилось: «Вокальный вечер Елены Образцовой». И только ниже мелкими буквами: «Партия фортепиано — Георгий Свиридов». Подобное отношение к Георгию Васильевичу очень задело Гаврилиных, сидевших в зале. Не проскользнуло мимо их внимания и «букетное обстоятельство»: Образцову буквально завалили цветами, а Свиридову преподнесли лишь один скромный букетик. И это в тот день, когда впервые в Ленинграде исполнялось великое сочинение — «Отчалившая Русь» на стихи Есенина, поэма, посвящённая памяти Арнольда Наумовича Сохора.
196
Кстати, Наталия Евгеньевна рассказала, что они пришли на концерт с цветами, но букет так и остался на креслах: Валерий Александрович постеснялся подарить его Мравинскому.