Весь сюжет (как сказал бы Борис Батанов), однако, заключается в том, что по вине заводского руководства «Торпедо» отказалось от великого Маслова и, тем не менее, пережив труднейшие для себя времена, снова поднялось при тренерстве Марьенко, которого и после самых больших из достигнутых им побед никто с прежним наставником автозаводского клуба и не собирался сравнивать. Собрав команду для новой цели, не удовлетворившись вторым местом в чемпионате и поверив, при всей своей кажущейся приземленности, в чудо по имени Стрельцов, Виктор Семенович Марьенко заслуживает всяческого уважения. Тем более, что принявший киевское «Динамо» «Дед»-Маслов имел теперь у себя в распоряжении целую футбольную страну — Украину. И спорить за первенство предстояло с ним.
Потенциально киевляне и в шестьдесят пятом году были моложе и сильнее. Собственно, чемпионство в том сезоне уже светило — черновик (или эскиз?) трех подряд последующих побед во всесоюзных турнирах специалистами читался с пониманием и представлением о ближайших перспективах.
Конечно, хочется, абстрагировавшись от скучных материй (да и почему мы должны всегда сводить к ним столь метафизическую игру, как футбол?), сказать, что судьба ворожила Стрельцову — высшая справедливость требовала, чтобы вернулся он в футбол не менее эффектно, чем вошел в него.
Но все же было бы преувеличением сказать — да я уже обмолвился раньше об этом, — что именно стрельцовские заслуги обеспечили победу…
Он несомненно придал самим присутствием своим уверенности торпедовским игрокам — особенно тем, кто звезд с неба не хватал и знал, к тому же, Стрельцова понаслышке. Но и проблем он середнякам прибавил — они не могли уследить за его мыслью. А в общепринятом смысле Эдик, пока не набрал форму, тормозил игру. Лидерам же надо было делить с ним пирог власти в игре — от перепадов в стрельцовском характере, когда покладистый и не претендующий на особое лидерство в быту он превращается на поле в Гулливера, которого лилипуты боятся и связывают своей невозможностью вырасти, лидеры отвыкли. И воспитанные восторгом перед его гением или сами, как Валентин Иванов, ставшие частью стрельцовской легенды, не могли не относиться к нему с некоторой настороженностью: не выглядеть бы в сравнении с ним ну не лилипутами, разумеется, а все же заметно ниже… И, пожалуй, главной заслугой Марьенко тогда оказалось умение соединить Стрельцова с теми, кого выдвинул шестьдесят четвертый год, но — ни в коем случае — не противопоставить.
Иванов, как и ожидали, легко вошел в партнерство. Но травмы мучили его в этот — предпоследний в карьере — сезон. Он не все матчи сыграл. Олег Сергеев «крутил финты» у себя на левом фланге — к нему и близко никто из партнеров по атаке не подходил, чтобы не мешать, а Стрельцов смотрел на эти фокусы вполглаза, недоумевая, но и не вмешиваясь. Щербаков слабо проникался замыслами Эдика, но готов был — при его-то гоноре — подчинить себя авторитету Стрельцова. У Батанова первая половина сезона не складывалась. Потом он заиграл в дубле совершенно замечательно — и на матч против «Спартака» во втором круге Марьенко его выпустил. И он забил единственный гол. Спартаковцам казалось, что с офсайда…
Вечером мы сидели в ресторане ВТО. Вот сейчас не помню, был ли Борис Батанов. Странно было бы, если бы после такой игры он в любимое свое заведение не пришел. Но Юрий Севидов сидел за нашим с Ворониным столиком. Севидов вписывался в обстановку актерского ресторана никак не хуже Валерия. Он представлял уже следующее поколение футболистов, близких к миру искусств. Я его впервые и увидел в Доме Актера. Он пришел с моим однокашником, известным артистом МХАТа и кино Игорем Васильевым — тоже весьма эффектным молодым (тогда) человеком. Спартаковцы накануне вернулись из Киева чемпионами — завершился сезон шестьдесят второго года. Юра не скрывал радостной обалделости — повторял то и дело: «Золото, ребята, понимаете, золото…». И в этой откровенности ликования был очень трогателен, очень по-детски обаятелен, как сказала тогдашняя жена Васильева актриса «Современника» Наташа Рашевская… Сейчас в Севидове чувствовалась приятная заматерелость любимца публики. В игре с «Торпедо» он не забил пенальти. Но за столом выглядел благодушным, скрывая понятную раздосадованность. Воронин спросил: «Юра, что ты там на поле кричал? Я не расслышал…» — «Да это я судье сказал: за уши тащите «Торпедо». Посмеялись — и тени конфронтации между блестящим торпедовцем и блестящим спартаковцем не возникло. Довезли меня до Каменного моста на «тойоте» Севидова — и поехали вдвоем куда-то к черту на куличики. Правда, ночью Воронин приехал ко мне на Лаврушенский — сказал консьержке, что он молодой писатель из Ростова.
Я намеренно сгущаю краски, выбирая эпизоды, уводящие Валерия в герои светской — иногда на грани скандальной — хроники. Можно, если подходить с ханжеской предвзятостью, видеть в его поведении сплошное нарушение режима. А лучше бы рассмотреть за всем этим самопальный профессионализм. Протест против казарменной дисциплины из-под палки. Воронин знал степень вреда, приносимого беспорядочной жизнью. И в тренировочной работе — в ней он бывал в свои лучшие годы неистов — смывал грехи обильным и горьким потом. Он мог имитировать небрежение к своей футбольной работе. Оставил как-то у нашего общего товарища свою сумку с формой, с игровыми бутсами. Товарищ для форсу вышел в этой амуниции на товарищеский матч между журналистами известных московских редакций. Но не успел он сыграть матч в майке игрока сборной СССР, как ему сообщили, что Воронин разыскивает его по всей Москве, объехал все творческие клубы…
Игру его в сезоне шестьдесят пятого я бы поставил выше, чем выступления в шестьдесят четвертом. Определение в конце сезона журналистами лучшего игрока — нововведение сезона-64 — можно посчитать и условностью. Нет у нас среди журналистов такого количества знатоков, чтобы считать их выбор хоть сколько-нибудь приближенным к истине. Но Воронин отнесся к признанию себя первым очень серьезно. До конца века футбола выборы производились еще тридцать пять раз — и часто ли, обратите внимание, № 1 удавалось сохранить свою позицию и в следующем сезоне? Если удавалось, то в редчайших случаях — и каким гигантам: Стрельцову, Блохину… Так вот, Валерий, позволявший себе отметиться на пугавших некоторых легкомыслием сборищах (теперь бы их с почтением назвали бы тусовками, обязательными для знаменитостей), вел себя, как первый игрок страны. Причем не себя выделяя, а работая на команду неистово. Я ни в коем случае не считаю, что чемпионат шестьдесят пятого года для «Торпедо» выиграл он один. Но победили ли бы без Воронина — сомневаюсь. Такого высочайшего класса «джокера» ни в одной команде не рискну назвать. Хотя в том же московском «Динамо» с видимым удовольствием огромные нагрузки брал на себя Валерий Маслов. Но чемпионат выиграли торпедовцы — и воронинскую роль в шестьдесят пятом я сравнил бы разве что с той ролью, что сыграл в шестидесятом Борис Батанов. Кстати, Воронину в том сезоне исполнилось двадцать шесть, как тогда было Борису. Но опыт игр на самом высшем уровне у Валерия скопился несоизмеримо больший.
Из того, что писали о нем в газетах, ему больше всего понравилась фраза: «Воронин забил свой дежурный мяч головой». Он ценил в игре классного футболиста регулярность, систему.
И мне казалось, что относился он к переживавшему возрождение Стрельцову — при всем сохраненном к Эдику почтении — как европеец к «дремотной Азии».
…И опять после завершения сезона чествование торпедовцев происходило и в городе, и в деревне — в Мячково, то есть.