Не имея возможности идти в Иерусалим, они искали подходящее место в Европе, в котором бы обетом и призванием могли приносить пользу. Оно попалось здесь, на пограничье с язычеством, а неосторожность князя Конрада Мазовецкого давала им землю для лагеря и всё то, что могли на ней завоевать.
Два спутника епископа Иво, рыцари Конрад и Оттон, как раз ехали осматривать край, в котором должны были господствовать и воевать.
Дали им кортеж из восемнадцати огромных парней, облачённых в доспехи, самых рослых и храбрых, каких можно было найти в Германии; они тянули за собой также челядь и несколько телег.
Хотя братья ордена, носящие на груди знак креста, два немца, которые вели епископа в свой шатёр, ни привычками, ни фигурой не были похожи на покорных монахов, ни, как они, не показывали излишнего почтения к епископу; скорее, казалось, считали его почти равным себе, чем начальником. Даже внушающее всем почтение лицо ксендза Иво и серьёзность его на них не производила впечатления.
По мере того как приближался к шатру, епископ мог убедиться, что только та одежда ордена и монахов и название покрывали людей совсем не монастырского духа.
Кнехты, собравшиеся за шатром, так дико смотрели на ксендза, словно были готовы броситься на него, а вместо богослужения за кустами слышна была весёлая мирская песня вперемешку со смехом. У самого входа в шатёр, кроме двух мальчиков, которые при Конраде и Оттоне выполняли службу пажей, епископ заметил двух юношей, одетых по-рыцарски, свободно разглядывающих окрестности, которые ни плащей и никаких орденских знаков на себе не имели.
Оба они, видно, дети богатых семей, были изысканно разодеты, а весёлые, улыбающиеся лица, кипящие жизнью, говорили, что в эту экспедицию они выбрались скорее для развлечения, нежели по долгу.
Так было в действительности, потому что, когда епископ подъехал ближе, брат Конрад дал знак, чтобы чуть подошли, и сказал, указывая на них:
– А это послушники, которым по доброй воле захотелось нас сопровождать в этой экспедиции на север, хотя сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них думал о монашеских обетах: мой племянник Герон, и Ханс фон Ламбах…
Юноши, которые глазами мерили прибывшего, склонили головы и затем немного поправили длинные волосы, которые упали им на лицо и лоб.
Слуги взяли коня, с которого медленно слез епископ. Подняли вход в шатёр и ввели его, чтобы отдохнул.
В лесном лагере, рыцарском и монашеском, не много можно было ожидать; шатёр немного удивлённому епископу, привыкшему к весьма скромной жизни, показался слишком обеспеченным всем, чего и во дворцах тогда было нелегко найти. Шкуры и ковры покрывали на скорую руку устроенные сидения, стояли при них серебряные жбаны и кубки, изящных доспехов было до избытка, и не было недостатка в лютнях. Ведь сам магистр Герман фон Салза слыл некогда певцом и поэтом; песни любили, поэтому и странствующие рыцари возили с собой лютни, чтобы по дороге развлекаться пением.
Зато ни одной книги с молитвами, никакого знака благочестия в шатре епископ не обнаружил. Немного грустью повеяло по его лицу, но какая-то мысль быстро его прояснила.
Старший из братьев, Конрад, начал хозяйничать в шатре и суетиться, дабы принять гостя. Но был это пятничный день, а епископ Иво даже в дороге соблюдал пост; поэтому он поблагодарил за предложенную еду, прося кубок воды и кусочек сухого хлеба.
– Вы сердитесь на нас, ваша милость, – сказал, слыша это и легкомысленно улыбаясь, Конрад, – нам нужны силы для боя, и, будучи в походе, мы освобождаем себя от постов.
– Это вещь вашей совести и устава, который я не очень знаю, – отпарировал епископ. – Раз не греховная похоть, а потребность призвания вынуждает к этому…
Он сделал знак рукой и не говорил больше.
Чуть подальше Конрад присел на пенёк и, вытирая лицо, продолжал дальше:
– Это огромные пустоши! Ведь они в десять раз больше могли бы прокормить людей, чем имеют! Леса и леса, которым нет конца. Едва кончились одни, как начинаются другие. Для воюющих эти пущи и болота – неудобная вещь. Неприятель спрячется в них как в крепости… а рыцарство легко пропадёт.
Любая западня в лесу… Война эта может быть тяжёлой, хотя бы и с дичью, и, по-видимому, первая вещь, чтобы тут удержаться, – нужно выкорчевать и вырезать лес.