Нрав хозяйки отвадил всех посетителей, принадлежащих к обширному сословию людей, в чьих глазах своеобразный характер не является достаточным оправданием для нарушения внешних приличий и кто, не имея слуг у себя дома, любит изображать знатную персону в трактире и ждет поклонов, уважительных речей и извинений в ответ на ругань, которой они осыпают стол, служанок и все заведение. С любым, кто пытался вводить такие порядки в Сент-Ронане, Мег Додз отлично умела рассчитаться той же монетой: счастье их, если им удавалось уйти, сохранив невыцарапанными свои глаза и не оглохнув до такой степени, словно им довелось слышать грохот пушек на поле битвы.
Почтенная Мег самой природой была предназначена для подобных столкновений. Не только ее гордый дух почерпал в них радость, но и внешние ее данные, как выражается Тони Лэмкин, «находились для того в соответствующем сочетании». У нее были черные волосы с сильной проседью, которые, когда она приходила в бурное волнение, спутанными прядями выбивались из-под чепца, длинные костлявые руки, снабженные крепкими когтями, серые глаза, тонкие губы, плотный стан, плоская, но широкая грудь, вместительные легкие и голос, которому под силу было заглушить целый хор рыбных торговок. В хорошую минуту она говаривала о себе, что «лает страшней, чем кусает». Да и каким зубам было сравниться с языком, который, когда ему давали волю, работал так, что наверняка было слышно от церкви до самого сент-ронанского замка!
Однако в наше пустое и легкомысленное время выдающиеся дарования Мег не привлекали путешественников, и они все реже заглядывали в ее подворье. В довершение всех бед некая великосветская причудница из числа помещиц этой округи вдруг выздоровела от какой-то воображаемой болезни, потому что пила минеральную воду из родника, бившего в полутора милях от поселка. Разыскали модного доктора, который взял на себя труд произвести анализ воды целебного источника и опубликовать его вместе со списком удивительных случаев излечения. Ловкий подрядчик снял в аренду землю, настроил жилых домов, лавок и провел улицы. Наконец исхлопотали разрешение на подписку для постройки гостиницы, которую важности ради назвали отелем. И тут уже все покинули Мег Додз.
У нее оставались все же друзья и доброхоты, и многие из них полагали, что, поскольку она женщина одинокая и, как считали, зажиточная, ей лучше прекратить дело и снять с дома вывеску, больше не привлекавшую посетителей. Но гордая Мег не желала признавать свое поражение ни открыто, ни тайно.
— Дверь дома моего отца, — заявляла она, — будет растворена навстречу гостям, пока дочь его не вынесут ногами вперед. И вовсе не ради корысти — здесь корысти мало. Какая уж тут корысть! Один убыток! Но все-таки никому меня не одолеть. Пусть они себе строят отель, пусть строят, если им порядочный трактир не годится! Пусть разводят свои отели сколько душе угодно! Они увидят, что матушка Додз сумеет держать гостиницу, да, сумеет, и ничуть не хуже ихнего! Пусть они устраивают подписку и цепляются сколько хватит духу друг за дружку, словно дикие гуси в небе, и тот, кто переживет других (а на это уж вовсе грешно рассчитывать), пусть забирает себе весь капитал. Она все равно не поддастся ни одному из них и будет держаться до последнего вздоха.
К счастью для решительной и доблестной Мег, пока трактир терял посетителей, земли ее поднимались в цене. Это обстоятельство, в соединении с привычной предусмотрительностью и бережливостью, о лихвою восполнило убытки, записанные на правой странице счетной книги, и помогло Мег не отступать от своего гордого обета.
Кроме того, она вела теперь свое предприятие с самой тщательной оглядкой на сократившиеся доходы: назло сборщику податей позакрывала окна в половине дома, поубавила мебели, отказалась от пары почтовых лошадей и уволила на пенсию правившего ими старого горбатого кучера, сохранив его в то же время в качестве помощника при еще более древнем конюхе. Эти реформы втайне уязвляли ее гордость, и ради утешения она договорилась со знаменитым Диком Тинто, чтобы он хорошенько подмалевал отцовскую вывеску, на которой уже почти ничего нельзя было разобрать. И Дик соответственно позолотил епископский посох, а дьявола сделал таким безобразным, что тот стал пугалом для школьной мелюзги и наглядным подкреплением к рассказ зам священника о враге рода человеческого, страх перед которым пастор старался вложить в детские сердца.
Украшенный подновленным знаком ее профессии, дом Мег Додз, или Мег Дортс, как ее часто называли по причине строптивого нрава, все-таки продолжали посещать кое-какие верные клиенты. К ним относились члены килнакелтийского Охотничьего клуба. Когда-то они отличались и на скачках и в отъезжем поле, а теперь стали просто компанией почтенных седовласых джентльменов, которые сменили борзых и гончих на такс и вместо охоты на лисиц любили в качестве приятной подготовки к обеду у Мег проехаться легким галопом на своих спокойных лошадках. «Все это люди порядочные, — рассказывала Мег, — умеют и спеть и пошутить; ну и что с того? Их обычная порция — полная пинта шотландского вина да жестянка эля, налитая доверху, и никто не скажет, чтобы им от этого худо приходилось. Теперешних вертопрахов одна несчастная кварта доконает, а тем молодцам и цельная бутыль нипочем».