Залы снова осветились ровным, ярким светом.
Все громко и оживленно разговаривали, чокались, смеялись, перебрасываясь от столика к столику поздравлениями и шутками.
— Это, конечно, лилипут, — авторитетно сказала Майя, накладывая себе на тарелку рыбу. — Но все равно хорошая выдумка.
— Почему лилипут? — удивилась Надя. — Обыкновенный мальчишка, лет пяти-шести.
— Откуда же взяли мальчишку?
— Господи, мало ли их в кино и цирке…
— Не знаю, не знаю… — Маечка поджала губы. — Вряд ли какая-нибудь мать позволит своему ребенку…
— А я тебе говорю — мальчуган, и никакой это не лилипут. Илья, правда?
Степняк пожал плечами:
— Я не разглядывал, но, по-моему, мальчишка, и очень славный.
На эстраде появился известный конферансье, которого все в Москве знали в лицо. Он поздравил всех, кто эту ночь проводит в клубе актеров, и своим обычным уверенно-легким тоном объявил, что обещанный капустник начнется своевременно на этой эстраде, но каждый из присутствующих сможет увидеть все происходящее на специальных экранах, установленных во всех залах.
— Техника тысяча девятьсот шестидесятого года, — говорил он, потирая руки и неуловимо, но мгновенно приобретая окарикатуренный облик профессионального лектора, — далеко обогнала фантастику тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, и это открывает перед нами сверхъестественные перспективы в области капустниковедения и капустникоформирования…
— Как хорошо, что Фрося достала нам пропуска именно в этот зал, — смеясь пародийно-постному виду конферансье, сказала Надя. — Все-таки одно дело — смотреть капустник на экранах, а другое — прямо на эстраде…
Маечка, уже охмелевшая, оттопырила нижнюю губку.
— Ну, мы достаточно дорого заплатили ей…
— За платья? — предостерегающе глядя на приятельницу, перебила Надя. — Зато как сшиты!
Степняк откровенно помрачнел. Поспешность, с какой Надя помешала Маечке выболтать правду о пропусках, вдвойне огорчила его. Во-первых, он все-таки не ожидал, что приглашения в этот чужой клуб попросту куплены, а во-вторых, Надина ложь, даже по такому, в сущности, мелкому поводу, была для него нестерпима. «Сама вечно твердит Петушку, что за правду полвины долой, а из-за какого-то дурацкого каприза…» Надя, понимая, что ее хитрость раскрылась, заискивающе наклонилась к мужу.
— Илюшка, перестань хмуриться! Весь год будешь сердитый…
— Оставь, Надя!
Геннадий Спиридонович ничего не замечал. Он влюбленно смотрел на Майю, которая, выстроив бокалы и рюмки по ранжиру, в такт музыке легонько постукивала по ним вилкой. Несколько пар, выйдя из-за столиков, уже танцевали в широком проходе.
— Я тоже хочу, — поднявшись, сказала Надя. — Идем, идем, грозный муж!
Она чуть не силой заставила Степняка встать. Нехотя, все с той же мрачной физиономией, он обнял ее за талию. Танцевал он хорошо и знал это. Первые несколько шагов они сделали молча.
— Не злись, Илюшка! Я бы сама потом тебе сказала… Мне так хотелось пойти сюда! — Надя на секунду крепче, чем следовало, прижалась к мужу и виновато заглянула ему в глаза. — Ну, улыбнись, улыбнись, пожалуйста…
— Я не выношу лжи.
— Ох, Илюша, давай хоть сегодня не ссориться! Подумай: если бы в ночь под сорок третий год нам показали этот зал и нас с тобою вот таких, надутых, ты бы поверил?!
Степняк не то зажмурился, не то просто закрыл глаза. В ночь под сорок третий?
Немецкие батареи в ту новогоднюю ночь нащупали их госпиталь и били без передышки до рассвета. А на переднем крае шла передислокация, о чем, вероятно, разузнала фашистская разведка, и госпиталь оказался под прямым ударом. Открытая, никем не защищенная цель. В ту ночь был убит Сема Левин, хирург госпиталя и дорогой дружок Степняка. И Степняк занял тогда его место у операционного стола, хотя землянку трясло, как карточный домик, а земля сыпалась через три наката. И мертвый Сема Левин, кое-как прикрытый простыней, лежал у входа, — живые не могли вытащить мертвого, если они хотели использовать свой последний шанс остаться в живых.
— Надюшка, неужели все это было с нами?
Она несколько раз серьезно кивнула:
— Было, было… Мы слишком редко вспоминаем…
Медленная музыка все продолжалась, и они, механически подчиняясь ее ритму, двигались в танце, которого не замечали.