Мать тоже частенько работала дома — в издательстве было шумно и тесно. Она приносила пахнущие типографской краской, еще влажные листы верстки или тяжелые папки с рукописями и читала их, ставя карандашом легкие птички на полях. У матери был секретер с откидной крышкой и множество разных ящичков и полочек в задней стенке. Читая, мать вздыхала, иногда бормотала что-то раздраженно и негодующе, но случалось — она весело и радостно говорила: «Как хорошо! Как свежо! Послушайте, послушайте!» — и принималась читать вслух понравившееся ей место. У матери и отчима было много друзей; они беспрестанно звонили по телефону, а иногда врывались шумной гурьбой с веселыми и занятными рассказами, требовали чай или приносили с собой вино и устраивали «сабантуй».
Готовясь к экзаменам на аттестат зрелости и потом, став студенткой, Марлена приучила себя заниматься в библиотеках. Мать иногда вздыхала: «Нам необходима трехкомнатная квартира!» Отчим страдальчески морщился, словно был виноват в том, что квартиры нет и неоткуда ее взять, а Марлена посмеивалась: «Вот погодите, „распределят“ меня куда-нибудь на Сахалин, там и квартира будет!»
Но ее оставили в Москве.
Два дня она ходила притихшая, не зная, что делать с удачей, свалившейся на нее. Самым трудным ей казалось написать об этом Сашке. Конечно, она ничего не обещала, но все-таки… все-таки…
На третий день она написала. Написала все так, как было, точно и беспощадно по отношению к самой себе. В конце письма стояли даже такие униженные слова: «Не тоскуй обо мне, Сашок, я не стою ни тебя, ни твоего прекрасного романтизма. Я просто московская обывательница и боюсь, что даже хорошего врача из меня не выйдет. И лучше об этом сказать честно. Желаю тебе настоящего, большого счастья. Марлена».
Ей было нелегко слезать с того пьедестала, на который он ее поднял, но она не дала себе ни малейшей поблажки и немного гордилась этим. В душе она надеялась, что он одобрит ее честность и напишет хоть несколько слов, из которых будет ясно, как он несчастен и как ценит ее благородную прямоту. Но ответа не было. Ни возмущенного, в котором он мог излить всю бурю охвативших его чувств, ни грустного, ни прощающего ее слабость. Никакого. Она даже поволновалась: а вдруг этот безумец с разбитым сердцем пустился на какой-нибудь отчаянный шаг? Но месяца через полтора Нинель Журбалиева рассказала ей, что получила письмо от Сашки, который просит раздобыть целую кучу лекарственных препаратов (список и рецепты прилагались) и отправить ему наложенным платежом.
— Он просто сумасшедший, — сказала Нинель, — как можно посылать почтой в такую даль ампулы? Но ты знаешь Сашку — он просит об этом так, словно делает мне одолжение.
Марлена с горьким удовлетворением помогала подруге доставать и упаковывать лекарства. Но адрес на посылке она надписать отказалась.
А года два спустя, когда Марлена только что пришла с работы, зазвонил телефон. Знакомый голос спокойно сказал:
— Узнаешь? Это я, Саша. Приехал в отпуск. Хочу тебя повидать, если не возражаешь.
Она с некоторым волнением ответила:
— Конечно!
И услышала:
— Так мы скоро придем. Я ведь не один — с женой.
Жена Саши была маленькая, худенькая, выглядела девочкой. Впрочем, это было лишь первое и довольно обманчивое впечатление. Зная болезненную Сашкину честность, Марлена не сомневалась, что девочке известно все об их прежних отношениях, и думала, что та пришла сюда из ревнивого любопытства. Но девочка с удовольствием уплетала сардинки, ветчину, сыр и вообще все, что нашлось у Марлены в холодильнике, с уважением разглядывала стеллажи с книгами («У нас в поселковой библиотеке, наверно, меньше!»), удивилась, что Марлена путается в объяснении цинкографического процесса («У вас же отец иллюстрирует книги?» — «Отчим!» — машинально поправила Марлена. «Не вижу разницы, — твердо возразила девочка, — вы же с малых лет вместе с ним?») и очень толково поправила раза два Сашку, когда тот пропустил важные подробности, рассказывая о каких-то трудных медицинских случаях.
— Вы тоже врач? — спросила Марлена.
— Фельдшерица-акушерка.
— Я же писал тебе, как мы с Танечкой принимали первые роды в поселке? — вспомнил Сашка.
Марлена с интересом поглядела на обоих.
А Таня, намазав ломтик ветчины горчицей, улыбнулась и сказала:
— Вы знаете Сашу? Я уже в ту ночь понимала, что быть нам с ним мужем и женой. А он все еще думал, что любит вас…
Сашка благодушно прихлебывал чай и вовсе не казался смущенным.
— Вы, женщины, как-то лучше разбираетесь в таких делах. Лена даже в институте говорила мне, что я люблю не ее, а свою фантазию… или как-то в этом роде…