Вообще-то это всё обычные шутки, но меня необъяснимо уже второй раз за один лишь вечер задевает её поведение. Потому что чудик скрещивает руки на груди, задирает вверх нос, дёргает головой, откидывая упавшие на лицо пряди и демонстративно хмыкает.
— Знаешь, что я тебе на это отвечу? — с крайне настораживающей меня хитрой улыбочкой спрашивает Лада и, глубоко вздохнув, начинаем громким, грудным голосом петь: — Каким ты быыыл, таким ты и осталсяяяяя…
От смеха у меня слёзы выступают на глазах, а нога так и норовит соскользнуть с педали, отчего машина то и дело странно дёргается на дороге.
Кажется, у неё с Василичем один источник музыкального образования. Обычно он называется «мама, постоянно пересматривающая старые советские фильмы».
— А вообще, Рязань, в следующий раз лучше предупреждай, если будешь задерживаться. Вдруг бы я тебя потерял и начал волноваться?
Убрать из своего голоса иронию никак не получается. Только адресована она в первую очередь мне самому, но со стороны звучит так, будто меня безмерно веселит сама возможность подобного развития событий.
Неудивительно, что Ладка ещё раз хмыкает и даже закатывает глаза. А потом отмахивается:
— Да что со мной случится.
— Ну как же: огромный город полон злых дядек!
— На этот случай у меня есть вот это, — воодушевлённо заявляет она и достаёт из своей сумки перцовый баллончик, горделиво потрясая им в воздухе.
— И давно это у тебя?
— Так из Рязани ещё привезла!
— А почему я его раньше не видел? — скептически уточняю я, вспоминая первый вечер, когда только подобрал её с дороги.
— Так это же тайное оружие, — она смотрит на меня укоризненно, но хотя бы снова тупым не называет. — Кто же демонстрирует противнику тайное оружие?
— Вот и приехали, — всё же не сдерживаюсь я и, вовремя попадая под красный светофор, прикрываю ладонью лицо. Чудо довольно хихикает рядом, расходясь всё сильнее по мере того, каким хмурым становится мой взгляд.
Так, я не понял, это сейчас она что ли пытается надо мной издеваться?
— Да лаааадно тебе! — примирительно протягивает уже через пару минут, легонько тыкая меня локтем в бок. — Просто угрожать перцовым баллончиком за хамство слишком безумно даже для меня!
— А знаешь, что общего у тебя с машиной-Ладой? — ухмыляюсь, вспоминая тот период своего детства, когда нашей семейной машиной была капризная и привередливая семёрка. — Никогда не знаешь, чего от вас ожидать!
Вообще-то Ладка, конечно, хорошая. И сколько бы она ни пыталась храбриться, присущая её характеру простота, — которая и влекла за собой человечность, доброту и наивность, — сразу была заметна в общении с ней. Но среди жестокости современного мира это ничуть не играло ей на руку, напротив, делая слишком лёгкой мишенью для людей, не обременённых моралью и совестью.
Поэтому моё волнение за неё вполне оправдано. И, по-хорошему, давно бы пора отпустить её в свободное столичное плавание, но стоило лишь представить, какие приключения она может найти себе в одиночку, как волосы дыбом вставали.
Однако та ложная тревога сподвигла меня всё же сделать то, на что я не мог решиться вот уже почти месяц. А именно — попросить знакомого наконец пригнать нужную машину к себе во двор, и вытащить на улицу взлохмаченного после приготовления ужина чудика, успевшую порадовать меня, притаившегося в коридоре, аж тремя подряд хитами Бритни Спирс.
— Это же… это… — бормочет она, по третьему кругу обходя припаркованную, — чертовски криво, кстати, — вишнёвую девятку с рязанскими номерами.
— Машина твоя, — невозмутимость в голосе даётся мне очень тяжело, потому что хочется подёргать её за рукав цветастого платья и как маленькому пристать с вопросами, нравится ли ей.
— Но откуда? Я думала, её утилизировали!
— Попросил знакомого посмотреть, можно ли с ней что-нибудь сделать. Оказалось, там нужен был совсем плёвый ремонт, чтобы она вновь стала на ходу.
Я не вру. Просто выборочно преподношу правду.
После того, сколько времени рекомендованный мне автомеханик Макар протрахался с этой развалюхой, он стал мне уже не просто знакомым, а почти братом. По несчастью.
Вообще-то, плёвый ремонт действительно помог бы ей вернуться к жизни. Метров пятьсот бы протянула, прежде чем окончательно умереть в муках и агонии.
Макар матерился, плевался, звонил мне раз в два-три дня и как истеричная женщина кричал в трубку, что это невыносимо, он так больше не может и между нами всё кончено. А через час перезванивал, чтобы уже серьёзно и здраво рассудить, что мы будем делать дальше.
И знаете этих престарелых дамочек, которые проходят через сотню операций, чтобы выглядеть молодой конфеткой?
Вот с этой машиной получилось ровно наоборот: под ржавым фасадом с облезшей местами краской скрывались полностью новые внутренности. Макар обещал, что минимум десять лет эта ласточка будет летать — если из-за ржавчины не развалится где-нибудь по дороге.
— То есть она снова ездит? — в её голосе столько еле сдерживаемого восторга, что я сразу понимаю, как угадал с этим своеобразным подарком.
— Ездит, — киваю головой, довольно улыбаясь. — А ещё здесь есть достаточно места, чтобы хранить эти твои… пёрышки.
— Это называется «боа»!
— Не хочу ничего знать!
— Его носят на шее!
— Чтобы удавиться? — уточняю со смешком, пока разъярённая Лада пытается дотянуться до меня, чтобы ударить ладошкой по плечу.
— Чтобы эффектно выглядеть!
— Да лучше удавиться.
— Чурбан! — выдыхает она и, наконец, останавливается, снова переключая своё внимание на машину. Ласково гладит её по капоту, — аж завидно становится, — и, подняв на меня взгляд, решительно говорит: — Я верну тебе деньги за ремонт.
Из меня вырывается короткий смешок, впечатление от которого тут же спешу сгладить:
— Да мне это ничего не стоило.
Ну так… на сумму, потраченную на ремонт этого корыта, можно было купить самую простую новую иномарку. И я думал об этом много, очень много раз — примерно с каждым новым чеком на очередную необходимую запчасть.
Но останавливала меня абсолютная уверенность в том, что она такой подарок ни за что не примет. Да ещё и подумает что-нибудь не то, а мне ведь просто хотелось ей чем-нибудь помочь.
Ну и сделать приятное, конечно же, тоже.
— Как это «ничего»? — мне так и хочется спросить, ну почему же именно сейчас она не может проявить очередные чудеса собственной доверчивости.
— У меня свои дела с человеком, который этим занимался. Ну, знаешь, услуга за услугу, старые счета, всё такое… — приходится импровизировать на ходу и радоваться, что на улице уже смеркается и ничто не выдаст моей лжи.
Например, покрасневшие уши, — хотя последний раз они краснели в кабинете директора моей родной школы, когда мы с другом на пару придумывали объяснение случившейся между нами драки, стоившей обоим знатно разукрашенных на все новогодние праздники лиц.
Увы, некоторая вспыльчивость всегда портила мне жизнь. И, возможно, не приходилось бы так часто обращаться за помощью к судьбе, научись я сначала думать, а потом уже — делать и говорить.
Лада смотрит на меня с подозрением. Из-за прищуренных глаз и странно торчащих волос, под фонарём отливающих рыжим, напоминает лисицу.
Ту самую, которая хитростью заставила самодовольную ворону открыть рот и потерять заветный кусочек сыра. Поэтому я не спешу больше ничего говорить, отвечая ей максимально честным взглядом и открытой улыбкой.
— Спасибо тебе! Огромное! — наконец выдаёт она, и разок подпрыгивает на месте от радости. — Но может быть я могу как-то компенсировать…