Сам развернулся и побыстрее уехал, чтобы о его помощи нам никто догадаться не смог.
А мама моя осталась одна на окраине города, ранней весной, с детьми на руках, пожитками, без дома и без денег. Нас спас дядя тогда, - помедлив рассказывает собеседница. - Потом приютила всю семью одна татарка.
У нее дом стоял, разделенный на две половины. В одну половину она нас пустила, сказала: «Живите, устраивайтесь, я денег с вас брать не буду».
И не брала. Мама моя устроилась на завод. Ночами работала. Нас спать уложит и на работу бежит. За нами присматривала татарка, хозяйка дома.
Потом мою мать другая татарка научила шкурки выделывать. И тоже бесплатно. Мать научилась, начала выделывать. В семье появились деньги.
Мать ночью на заводе работает, а днем занимается выделкой шкур и отдает их: то сапожнику, то для шитья шапок. А как - то раз приходит она с работы домой, ее хозяйка встречает и говорит:
- Пойдем, я дом тебе купила.
- Какой дом? - Удивилась мама. – Я деньги отдать не могу. У меня денег таких нет.
Потом отдашь, когда сможешь, - ответила ей хозяйка. - Частями будешь мне отдавать. И все вернешь потихоньку. Я в тебя верю, ты женщина ловкая.
Я пропустила тот момент, когда стала слушать, когда меня повела за собой, заинтересовала, чужая история, вдруг отозвавшаяся всплеском интереса в моей собственной душе.
Неподалеку от нас сидит в пустом вагоне трамвая кондукторша. Молчит. Историю слушает.
- С тех пор я всех татар люблю, - рассказывает наша собеседница. - Я выросла уже. Меня мать так ругала, так ругала, что я неловкая и мне до нее далеко.
Я на заводе работала, на приборостроительном. Приду с работы. Шапки шью. Я тоже научилась. Хорошие у меня шапки получались. Всегда на базаре продажа была. И деньги в семье водились.
Один раз я с шапками на рынке стою. И вижу знакомую татарку. Я бросилась к ней, обняла. Все русские на базаре на меня возмутились. Кричать стали: какая я плохая, и почему забыла собственную, русскую нацию.
- Молчите все! – Ответила я. – Они нас спасали!
Мы и сейчас всей улицей дружно живем: Мордва, чуваши, русские, татары. Меня на улице все уважают, любят, даже зовут святой!
Давно забытое слово «интернационализм» всплывает вдруг в сознании у меня.Чужая история сразу становится моей.
Я вспоминаю крики:
Тана! Тана! – Те что переводились, как: «Телка! Телка!»
Широкую спину темно
– гнедого и сытого мерина по кличке Мамлюк. Себя: пятилетнюю наездницу, верхом на лошади, в два с половиной раза выше ростом, чем я тогда была, уверенно едущую к единственному сельскому колодцу и водопою.
В том времени и возрасте, в навсегда забытой стране, около города Бугульма располагалась деревня Акбаш, что в переводе с татарского означало - белая голова.
Среди невысоких округлых гор с медальонами огромных камней, что лежали на груди каждой горы и снизу казались маленькими.
Проезжала верхом, без седла, между мелковатых и завистливых татарских мальчишек, сопровождавших целой стайкой каждый торжественный выезд мерина на водопой, дразнившихся оттого, что на спине лошади ехала девчонка, а не они сами...
В то время, в том месте и в той стране жили обычные люди: русские, башкиры, татары. Рядом, почти вместе и ничего не делили друг с другом. Но это время закончилось.
И сложно объяснить современному ребенку значение слова «интернационализм». И нет положительных примеров.
- У Вас хорошая история. - Включаюсь в разговор я. - Ее нужно записать. В городе есть журналы, где могут заинтересоваться такой историей. - На ум приходит журнал краеведения «Мономах».
- Мне восемьдесят два года, - отвечает моя собеседница. - Меня любят все.
Как заразителен пример удачного человека, что среди трудностей и тяжелых дней прожил свою жизнь достойно и заработал уважение окружающих.
- За что и почему они уважают Вас? – Вновь спрашиваю я. Чужая история живет
во мне, упорно требуя, чтобы ее запомнили и записали.
- И детям я квартиры купила. У каждого сына у меня по квартире. И внуки меня
любят. Я шапки шила. И продавала их всегда. И никогда без денег не сидела.
И если ко мне приходили с соседи взаймы денег просить, я не отказывала, давала всегда.
Я понимаю сейчас, почему рассказчица так уважаема на своей улице и возвышена до почтительного прозвища «святая».