Даже на постоялых дворах, когда Венцеслав ненадолго оставлял ее одну, Марушка не могла избавиться от чувства его неодолимого присутствия. Других людей в мире не было — разве те серые тени, с которыми на непонятном языке коротко переговаривался муж, можно было назвать людьми? А он быстро возвращался, может, он и не уходил никуда, он был рядом постоянно, каждое мгновение дня и ночи…
Он пристально смотрел на нее своими маленькими, беспощадно-хищными зеленоватыми глазами. И медленно, долго целовал ее — все время в одно и то же самое место на шее — даже не целовал, а словно присасывался к ней жадно и зло. А потом неуловимым движением узкого змеиного языка облизывал тонкие губы и улыбался — Марушка отводила глаза, но острозубая, нечеловеческая улыбка неотступно преследовала ее.
А столбы и деревья по-прежнему мелькали за окном, но строения изредка попадавшихся по дороге поселков были теперь совсем другими — высокими, узкими, островерхими. Иногда она видела вдали города, окруженные неприступными каменными стенами, из-за которых выглядывали верхушки остроконечных крыш и шпилей. Чужая страна…
Догадка была внезапной и жуткой, и в один момент она стала уверенностью. В маленьком зеркальце вздрагивал багровый кровоподтек на белой шее. Неподвижными расширенными зрачками смотрела Марушка в зеркало, пока оно со звоном не выпало из обессилевшей руки. И еще эта страшная слабость по утрам… А Венцеслав бесстрастно сидел рядом, он не наклонился за зеркалом, казалось, он вообще не замечал своей жены… пока не наступало время выпить еще глоток ее крови.
Это был город — чужой, странный, призрачный в неровном белесом тумане. Экипаж мелко подрагивал на уличной брусчатке, а по краям вздымались высокие, узкие, надвигающиеся с обеих сторон стены. Крыши домов растворялись в тумане, и только кое-где из рваной пелены выступали граненые башенки, готические купола, шпили и причудливые ажурные решетки.
Марушка смотрела в окно, бессильно откинувшись на спинку сиденья. Каждое движение теперь утомляло, как тяжелая работа. А он все время был здесь, понемногу отнимая унее жизнь, которой осталось, она чувствовала, совсем чуть-чуть… И никуда не убежать, не скрыться, это ее судьбы, несчастная судьба, навсегда повязанная с чужой, далекой, последней страной…
Экипаж въехал под массивную нависающую арку — словно в пасть чудовища. Стук копыт о брусчатку гулко отразился от свода. Это — все, вдруг остро осознала Марушка, вот так и приходит страшный, необратимый конец… Зеленые глаза Венцеслава блеснули в полумраке, он повернулся к ней — в самый последний раз, ему осталось только улыбнуться — и все…
Кони остановились. Венцеслав встал и, подойдя к двери экипажа, обернулся и сказал Марушке несколько непонятных слов. Потом он спрыгнул с подножки и зашагал через вымощенный брусчаткой двор по направлению к дому.
Замерев, застыв всем телом, Марушка провожала его напряженным взглядом. Вот он три раза постучал деревянным молотком в тяжелую резную дверь, вот она открылась — медленно, туго, такая широкая на ребре… Венцеслав перебросился несколькими словами с человеком на пороге и вошел в дом.
Марушка вскочила. Это было не решение — она даже не успела подумать, представить возможный исход, взвесить шансы. Просто тяжелая дверь захлопнула парализующий страх — осталось страстное безумие, отчаянное стремление спастись, скрыться, бежать как можно дальше отсюда…
Лихорадочное возбуждение, заменившее силы, делало движения судорожно-беспорядочными. На подножке экипажа она споткнулась, зацепилась платьем и полетела куда-то вниз, но вытянутые руки встретили слишком близко нависшую шершавую стену. Марушка заметалась под узким, подавляющим сводом, бросилась было во двор и только потом — к тяжелым воротам с чугунной решеткой. Они казались запертыми, но нет — в тумане серел узкий просвет между створками, и Марушка нырнула в него, не коснувшись ворот дажеволосами.
Город обрушился на нее всей своей громадой. Она бежала по узким улочкам, скользя и спотыкаясь на мокрой брусчатке, стараясь не замечать узких высоких стен, которые в любой момент могли сдвинуться, раздавив тонкое пространство между ними… Клочковатый туман маскировал повороты и тупики, и она держала руки вытянутыми вперед — пальцы онемели от холода, только горели ладони с ободранной кожей. Не останавливаться, не останавливаться, подальше от него, это только кажется, что стены замыкают заколдованный круг, неодолимо возвращая ее к месту побега…