День был сложный: несколько встреч с подзащитными в разных СИЗО, изучение нового дела. Палашов вернулся домой, положил ключи рядом с телефоном на тумбочку, ослабил галстук.
Принять душ. Поесть.
Вчера, в воскресенье, его никто не беспокоил, и он успел приготовить щи и гречку с говяжьей тушёнкой (мама готовила такую в детстве). «Щи да каша — пища наша».
Он шёл в комнату, стягивая по дороге пиджак. Получив первый гонорар, он купил себе два костюма — серый, попроще, для повседневного ношения и чёрный, строгий, чтобы надевать в суд. Не успел он войти в комнату, как его остановил телефонный звонок. Он посмотрел на часы — девять вечера. Кому он понадобился двадцатого мая в этот час? Но лёгкие нотки волнения взыграли в груди, потому что… девять месяцев прошло. Серый пиджак прильнул к дивану, а его владелец уже спешил обратно в коридор.
— Да? — поднял он трубку и поднёс к уху.
— Палашов Евгений Фёдорович? — спросили с того конца, прорываясь через помехи, мужским голосом.
— Да. Я слушаю.
— Это Рысаков Валерий Петрович из Спиридоновки, сын Евдокии Вениаминовны, сосед Марьи Антоновны. Я звоню вам по просьбе матери. Она просила передать, что сегодня днём Марья Антоновна родила девочку.
О, чудо-чудное! Это весточка от Марьи Антоновны! За эти месяцы так и не позвонила ни разу, ничего не попросила, не потребовала, хотя знала, что он не откажет, сделает, что угодно.
— Как она? — сталь в голосе плавилась, превращалась в свинец. — Где? Как чувствует себя малышка? Знают ли Глуховы? Расскажите всё, что знаете, Валерий Петрович!
Когда начали наклёвываться первые почки на деревьях, в Спиридоновку потянулись первые дачники. Нежданно-негаданно стал чаще наведываться к матери и Валерка Рысаков. Эта зима и половина весны прошли в деревне без особых происшествий.
За два месяца до этого, перебираясь по скользким корочкам через первые весенние ручейки в галошах на тёплый шерстяной носок, приковыляла в гости к Марье Антоновне соседка её Дуся. Хозяйка хлопотала у плиты в мужских синих тренировочных и длинной тёплой серой кофте на больших пуговицах, под которыми просматривался округлившийся живот. Волосы прибраны в пучок. На ногах — тёплые пушистые тапки. Так её и застала Евдокия Вениаминовна, когда распахнула утеплённую дверь и образовалась на пороге.
— Здорóво, соседка!
— А, Дуся! Здравствуй! Заходи-заходи. Ты по делу или так?
Гостьей заинтересовалась кошка Тельняшка, видно, учуяла собачий дух. Евдокия Вениаминовна нагнулась и приласкала питомицу.
— Раздевайся. У меня натоплено.
Соседка скинула с плеч телогрейку, чуни снимать не стала — на улице не грязно пока.
— Слушай, Маня, разговор у меня к тебе есть.
Марья Антоновна зажгла конфорку под чайником, достала из тумбочки банку варенья.
— Да ты садись, Дусь, садись.
Евдокия Вениаминовна устроилась за столом.
— Я тут супчик себе готовлю. Ну да ладно, потом.
Она принесла два бокала, чайные ложки, варенье, выложенное на блюдечко. Расчехлила из целлофана нарезанный белый хлеб в плетёной хлебнице.
— Угощайся. Чем богата.
Чайник равномерно зашумел.
— Ты мне вот что скажи: долго ты ещё ерундой страдать будешь? Мы с тобой бабы одинокие, держаться должны друг за друга. А ты что делаешь? Шила ведь в мешке не утаишь, Машка. Иди ко мне сюда, сядь. Как хочешь, но пора объясниться. Или ты тут втихаря и выносить задумала, и родить? А справишься?