— Ладно, признаю, — сказал Палашов совершенно серьёзно и даже печально, — у нас действительно всё хуже некуда.
Они сидели и молчали. Он смотрел на неё, она — на стол. Несколько минут прошли в этом как будто поминальном молчании.
— Посмотри, мы ещё живы. — Первым сдался мужчина. — Знаешь, иногда такие сухари, как я, иссушенные всеми ветрами страны, сохраняются довольно-таки долго. И болячки их не берут. А теперь мне надо быстренько побриться, а то, неровён час, целоваться придётся…
Он нагнулся к чемоданчику и извлёк из него станок для бритья и тюбик с пеной, круглое зеркало на подставке и металлический маленький стаканчик. Мила забрала тарелки и бокалы, освобождая ему место. Она подошла к плите и нырнула взглядом сначала в одну кастрюлю, потом — в другую. Под одной кастрюлей газ она погасила. Вероятно, это была кастрюля с рисом. Курица не могла так быстро приготовиться. Тем временем Палашов расположился за столом лицом к Миле, чтобы она была всё время у него перед глазами. Он расстегнул несколько пуговиц на рубашке и стянул её за ворот, бросил на соседний стул. Мила мыла посуду, засучив рукава на рубашке в мелкую клетку из голубых и жёлтых полосок (почему-то она рассталась с утренней футболкой; может, заляпала краской?), и не обращала внимания на следователя. Тогда он взял стаканчик и подошёл к плите наполнить его горячим кипятком из чайника. Девушка заметила это и невольно взглянула на него.
— Ух! Сколько у вас всяких шрамов! Откуда они у вас?
— Это много длинных историй.
— А вы проведёте экскурсию для меня?
— Вообще, я этим не промышляю… Но об одном из них могу, так и быть, сказать пару слов исключительно для тебя. Выбирай сама о каком.
— Давайте о том чудном, который у вас на груди.
Мила продолжала мыть тарелки. Палашов рассмеялся, и она обернулась к нему.
— В чём дело?
— О-о, это очень личное. Сначала расскажи, откуда у тебя отметина возле левой брови.
— Ничего особенного. Это детский. Качели меня догнали. Теперь вы.
— Одна девушка меня чуть не разодрала, когда я сказал, что ухожу от неё. — Он перестал намыливать щёки из-за того, что снова засмеялся.
— Тигрица какая! А что вы смеётесь? Вам не было больно, обидно?
— Было больно, но не сильно, потому что было очень смешно. Наверное, смех меня и спас от окончательной расправы.
«Интересно, как Люба будет реагировать, если ей рассказать о Миле? — подумал Палашов, и улыбка сползла с его лица. — Вряд ли она обрадуется. Она женщина с характером. Придушит меня, наверное». И он опять заулыбался, представив бросающуюся на него Любу. «В гневе она будет хороша! Но не хочется ранить её. Она замечательная!» Он взглянул на Милу, заканчивающую разбираться с посудой. «А Милка удивительная! И очень молодая!» Он залюбовался ею, но, когда она обернулась к нему, следователь взял станок и начал как ни в чём не бывало бриться. Чёткими отточенными движениями он рисовал дорожки на щеках и подбородке, время от времени погружая бритву в стакан с горячей водой.
— Мил, посмотри, я тоже художник! Чёрт!
— Что?
— Порезался.
— Потому что нечего хвастаться. Вы — брадобрей, а не художник. И сильно?
В её голосе сквозило беспокойство, но она не подошла к нему.
— Пустяк!
Он быстро закончил и направился к рукомойнику, чтобы умыться. Мила стояла рядом, прислонившись к столу. Пока он разбрызгивал воду вокруг себя, она его внимательно разглядывала.
— А это что? — Она невольно прикоснулась к его боку, на котором протянулся ещё один шрам.
Он вздрогнул, повернулся и посмотрел на неё так, что ей стало неловко, и она опустила глаза и отступила в сторону.
— Я тебе потом как-нибудь расскажу. — «Когда потом? Ерунду болтаешь!»
Он зашёл в свою временную комнату и там вытерся полотенцем.
«Интересно, она хоть догадывается о чувствах, какие во мне будит? Трогает меня, заглядывает в глаза, лезет в моё прошлое. Хоть бы понимала, что со мной делает!» И тут к нему снизошла идея: вывести девушку на природу, увести из дома и там начистоту поговорить. Главное — держать себя в руках, чтобы снова не напугать. Вряд ли она сейчас готова к излиянию страстей, тем более с его стороны. Вот как его накрыло! Совсем некстати.
Мила стояла у окна и смотрела в сад. Он взял рубашку и натянул обратно через голову. Заправляясь, он как бы невзначай предложил:
— Мил, а пойдём грибов пособираем?
Она повернулась к нему, лицо её было полно воодушевления. Как будто это предложение вывело их из тупика, в который они забрели. А, может быть, потому что это предложение давало ей отсрочку.