— Какая же ты сладкая, моя маленькая… — прошептал он.
Одной рукой он стянул с неё бандану, расстегнул куртку и пару пуговиц на рубашке, поднял на руки, благо сил у него было достаточно, а Мила была худа и легка, и понёс в сторону дома, напрочь забыв про грибы. Ни одна девушка на его памяти не падала в обморок от поцелуя. Похоже, чувства, которые она испытывала, оказались намного глубже и серьёзнее, чем он думал. Вероятно, это в конец измотанные нервы не выдержали ещё одного потрясения. Он остановился и настойчиво поцеловал её ещё раз, только предельно нежно. Потом пошёл дальше, бережно неся драгоценную ношу. Он был уже на окраине посадки.
— А где же грибы? — спросила Мила тихо, растягивая слова.
— Что? Грибы? Какая разница? — Евгений удивился: неужели последнее, о чём она подумала, это какие-то там грибы? — Слушай, галантный век уже давно позади. Что это ты как какая-нибудь графиня вздумала грохнуться в обморок?
Он остановился и осторожно сел на траву спиной к берёзе прямо с Милой на руках. Ему было больно от этой мысли, но необходимость заставляла задать подобный вопрос:
— Скажи мне, пожалуйста, когда это случилось… ты предохранялась?
Мила покачала головой «нет». Глаза её ожесточились. Она готовилась принять любой вызов. Но Палашов тепло улыбнулся, крепче прижал её к груди:
— Глупенькая, не щетинься ты так! Возможно, ты беременна.
Мила заплакала, но слёзы эти были светлые и чистые. Он терпеливо ждал, когда она успокоится. Так они сидели, укрытые посадкой. Евгений Фёдорович гладил светлые волосы, наблюдая за вздрагиванием солнечных пятен от малейшего ветерка и слушая надрывавшихся трелями птиц. Когда минут через двадцать она немного успокоилась, он спросил:
— Через сколько дней у тебя должна быть менструация?
Она смутилась и покраснела:
— Дней через десять.
— Не пугайся, если её не будет.
Мила спрятала лицо у него на груди. Как же ему это было приятно! Как никогда! Когда она оторвалась от него, лицо её выглядело серьёзным. Она заглянула в его пылкие глаза и попросила:
— Женя, сделайте мне одно одолжение — защитите меня от вас самого!
Отрезала! Разодрала! Больно! Безо всяких ногтей разодрала. И на этот раз ему совсем не смешно почему-то. Глаза его потухли. Он помог ей подняться. Встал сам. Отошёл от неё на пару шагов, повернулся к ней лицом и сказал грустно, но уверенно:
— Да. Ты права. Совершенно права.
Она ничего не ответила, пошла обратно в посадку, застёгиваясь на ходу и повязывая на голову платок, и подобрала пакет. Палашов стоял, разглядывая в траве прошлогодние листья, которые так легко перепутать с грибами. Он молча вопрошал: «Господи, зачем всё это?» Она вернулась и остановилась рядом.
— Пойдём домой, графиня, — со светлой грустью промолвил он, — там поговорим.
Она покорно кивнула головой и медленно, не оборачиваясь, побрела в сторону дома.
Когда горегрибники вернулись домой теми же окольными путями, следователь разделся, отряхнулся, взял из-под кровати нужные бумаги и ушёл из дома, оставив девушку одну наедине со всеми потрясениями. Не успела она всё как следует осознать и обдумать, как он уже вернулся.
Озадаченная Марья Антоновна читала теперь, утирая слезу, что он написал с её слов о сыне, Глухове и Миле.
Палашов зашёл тихо, кротко, как это сделал бы пёс с поджатым хвостом. Его терзал стыд за несдержанность, проявленную в самую ответственную и неподходящую минуту. А как девчонка его осадила?
Никогда в его практике не имелось подобных случаев. Иногда ему как живому человеку был кто-то симпатичен или несимпатичен из участников дела, но чтобы он терял голову и становился мальчишкой, ломающим дрова! — такое произошло впервые. Выходит, он для неё теперь никакой не следователь, а просто мужик, который до неё домогается. Он отдавал себе полный отчёт, что он влюбился в свидетельницу, что он сгорает от желания и стыда, что такого никогда с ним не бывало, что это неправильно и что надо бы отказаться от этого дела. Но вести его — единственная уважительная причина оставаться с ней рядом сейчас и встречаться в дальнейшем. Кроме того, он должен помочь ей сделать всё правильно, чтобы не возникло к ней никаких лишних вопросов и подозрений. Но самое мерзкое — Ваня должен был умереть, а Мила оказаться в одиночестве и горе для того, чтобы произошла их встреча. Гори всё синим пламенем!