Теперь Лейла, успокоившись, шла рядом со мной.
— Чем больше ты узнаешь свое тело, тем лучше поймешь природу, — сказала я.
Она не спросила меня ни о чем, и мне не удалось продолжить беседу.
Мы присели на два камня, лежавшие у колодца. Вдруг лицо девушки омрачилось грустью. Она вздохнула:
— Что бы ни говорила моя мать, я думала, что тело может мне принадлежать, пусть только наполовину. Теперь я узнаю, что оно принадлежит Зобиде. Как будто у меня был дом, и кто-то закрыл его, забрав ключ. Я уже не могу войти к себе, как раньше.
Я подумала, что природа делает людей умнее. Она не заточена в глупости стен. Лейла пыталась понять:
— То, что я пока еще остерегаюсь этого тела, естественно. Что я обнаружу, когда открою его? Благо или проклятие?
Малышка тоже прибегла к сравнениям. Она быстро находила путь к словам и с ними — к образам. Я имела дело не с дурочкой и радовалась этому.
Мое впечатление подтвердилось немного позже, когда она начала задавать вопросы.
Мы были на полдороге к вокзалу, аккуратно идя по каменистой дорожке, когда она повернулась ко мне:
— Тетя, как все прошло у вас?
— Свадьба?
— Да.
— Я не знала, что меня ждет, но была довольна. Довольна и удивлена. На меня надели самые красивые платья, относились ко мне как к царице и султанше, как в сказках, представляешь? Крестьяне покинули свои поля, всадники ехали на лошадях, а женщины, радуясь, произносили такие смелые слова, что я спрашивала себя, не обезумели ли они. Я была не так удивлена взглядами, которые они на меня бросали, как вольностью их тона, ведь я была их ребенком! Родители, обычно такие целомудренные и сдержанные, смеялись, говоря об обнаженных ногах, потоках крови и огне, зажигающемся между бедер. Они бесстыдно рассказывали мне обо всем, что раньше скрывали.
Я помолчала и продолжила менее серьезно:
— Но я признаюсь тебе в одном: я верю, что была готова услышать это. Как будто мне было известно все, что раньше запрещалось.
Я не заботилась о том, понимала ли Лейла смысл моих слов, и, не останавливаясь на моих детских приключениях, продолжила более серьезным тоном:
— Я оказалась в незнакомой комнате с мужчиной, которого никогда не видела. Со мной сделали то же, что и с моей сестрой. Только лицом к нему, голая, я все поняла. Меня выдали замуж за неприятного человека, который был старше меня на сорок лет! Его лицо было покрыто волосками, а на лбу было большое пятно из-за молитв. За трех баранов и двух коров меня только что продали развратнику того же возраста, что и мой отец. Отец должен был выдать замуж трех дочерей и заняться своим единственным умственно отсталым сыном. Он не первый раз играл на деньги и должен был оплатить свой долг под страхом бесчестья. Моя мать была тихой и покорной женщиной. Я не знала этого мужчину и еще не могла его ненавидеть. Я думала о своем отце и говорила себе, что старик не сделает мне зла. Я ошибалась. В тот день я потеряла и девственность, и детство.
Мое тело содрогнулось, вспоминая о первой ране.
Я не сказала Лейле, что муж бил меня каждый вечер, потому что я отказывалась с ним спать. Он не мог понять, что его вялый и плохо пахнущий член, мерзкое дыхание, огромный, как арбуз, живот были мне неприятны. Для него я была женой, рабыней, вьючным животным, я должна была терпеть его настроение, удары, зловоние, ревматизм, издевательства. Я умоляла его, целовала ноги, призывала Аллаха. Он тащил меня за волосы к кровати: «Женщина, не загрязняй своим ртом имя Аллаха! Он предупредил нас о том, что женщины отвратительны, и советовал бить их, пока они не приползут к нашим ногам!» Зная много сур и умея употребить их в свою пользу, он связывал меня и наносил двадцать ударов плетью. Также ему нравилось бить меня ступкой по голове и поджигать углями лобок. Я ни с кем об этом не говорила, потому что никто не мог меня защитить. Иногда я убегала от него, потому что я была проворнее. Я пряталась в шкафах или в саду, где залезала в большую печь или на дерево до того дня, когда он захотел столкнуть меня в колодец. Тогда я убежала и остановилась только через двадцать километров, там, где жила моя тетка по матери. Я сказала: пусть смерть, но не он. Я угрожала проглотить жавелевую воду [2], вскрыть вены, облить себя бензином или покончить с собой другим недостойным образом, если меня силой отведут в его дом. Конечно, меня поливали грязью. Тетя, согласившаяся меня принять, подверглась угрозам и оскорблениям. От Садека приходили посланцы, которых я выгнала метлой. Это продолжалось до того дня, когда его брат пришел ко мне передать, что мой муж умирает и просит его простить. Я вернулась. В глазах остальных жителей я все еще была его женой, и он не брал себе других женщин. Он действительно был болен, и я наблюдала, как он угасал долгими месяцами.
— От чего умер ваш муж?
«От злости», — чуть было не ответила я ей, но промолчала. Я не рассказала Лейле о той ночи, когда, обнаружив бездыханное тело Садека, я вышла во дворик, погрузила ноги в хну, обвязала бедра платком и танцевала до утра под взглядом звезд, моих сообщников! Я ничего не рассказала о ритуале, когда я каждую пятницу ходила на кладбище, чтобы плюнуть на могилу мужа, как иные ходят в мечеть. Тридцать плевков, ни одним больше, ни одним меньше.
Мы пересекали последнее поле, когда на нашем пути появился мужчина, как будто дьявол возник из ниоткуда.
Я вспомнила об иностранцах, которые, как говорили, пришли исследовать наши земли, но этот парень, одетый в серую рубашку, как скотоводы и пастухи, точно был из наших. Однако поблизости не было ни одного животного.
— Эта девственница прекрасна!
— А твой орган! Он уж точно не так прекрасен! — ответила я намеренно злобно и грубо. — Уходи с нашей дороги, иначе я проломлю тебе голову камнем!
Лейла поспешила набросить чадру, но было слишком поздно.
— Никогда в жизни! Упустить такой товар… с душистой кожей и глазами газели!
Он помахал палкой, которую держал в руке, и подошел к моей подопечной:
— Ты прекрасна, как луна, и желанна, как гурия.
Я увидела, что в глазах Лейлы страх спорил с удовольствием. Я в первый раз заметила в ее взгляде природную чувственность, которую девушка еще не понимала.
Зная мужчин, я понимала, что он нас не отпустит. Он будет неподвижно стоять, положив руки на бедра, злобно смотря на меня и с вожделением на Лейлу. Я всегда остерегалась пастухов, особенно с похотливыми глазами. Я знала, что, пока они пасли стадо, одиночество разжигало их аппетит, и им было так же легко наполнить отверстие, как опустошить сосуд. Именно тогда, да простит меня Бог, у меня появилась идея. Я подумала, что пыл этого парня расколдует любое влагалище, будь оно скрыто или открыто. Его член должен бить, как палка, и ворочаться, как животное в траве.
Я отвела Лейлу в сторону и прошептала ей на ухо:
— Мы можем проверить, закрыто ли твое влагалище, сейчас или никогда.
Малышка посмотрела на меня так, будто услышала оскорбление.
— Здесь безлюдные места, — добавила я, не обращая на нее внимания. — Никто нас не застанет. Притворись, что уступаешь, но как только почувствуешь его бугорок, поднимись и кричи. Я прибегу тебе на помощь.
— Но, тетя, я не знаю этого мужчину!
— Тебе не нужно его знать. Тебе нужно только подтвердить, что его член поднимется, когда почувствует тебя.
— Это не повод…
— Послушайся, и ты не пожалеешь.
Я видела, как Лейла легла в траву, словно маленький барашек, пока я пряталась за стволом дерева, и мужчина накрыл ее наполовину обнаженным телом. Несколькими секундами спустя он поднялся и ушел, не требуя большего.