– У меня есть свидетель, – сказал Варан, с трудом проталкивая слова сквозь сухое горло. – Молодая… дама, вчера она каталась на… она бросила монету, я нырнул…
– Монету в сто реалов?
– Нет… Монету в треть реала… я нырнул и увидел, что деньги плывут…
Чиновник желчно рассмеялся:
– Деньги плывут, ну ты посмотри на него! Хватит, мне надоело это слушать, Васко, беги за Шкуродером…
– Там есть клады, – упрямо продолжал Варан. – Я подумал, что водой размыло чей-то тайник…
– Ага, чужой тайник! И ты никому не показал, никого ни о чем не спросил, побежал покупать побрякушку?
– Да, – Варан чувствовал, что тонет, что поверхность воды отдаляется, а грудь уже рвется изнутри. – Я давно хотел… ожерелье. Я хотел его подарить невесте. У меня есть невеста…
– Как зовут молодую даму? – спросил человек, сидящий в углу за простым каменным столом. – Ту, что видела, как ты нашел деньги?
Варан наморщил лоб:
– Я… не знаю. Хозяин, спросите у хозяина, он знает… он поможет ее найти…
– Мы тратим время, Слизняк, – пробормотал чиновник, прикрывая ладонью воспаленные, лихорадочно блестящие глаза.
Тот, кого звали Слизняком, пожал плечами. Тяжело поднялся, удалился в темный сводчатый коридор; в глубине коридора мерцали бледно-голубые огни. Варану вспомнились камни на бархатке – пять белых, пять синих…
За спиной скрипнула дверь. Варан обернулся; сзади, очень близко, стоял старик с волосами такими длинными, что они доходили ему до плеч. Варан сроду не видел, чтобы мужчины носили столь бесконечные волосы. Шкуродер, содрогнулся Варан. В ту же минуту стражники вытянулись по стойке «смирно», а чиновник поспешно поднялся из-за деревянного стола:
– Ваше сиятельство…
Длинноволосый махнул рукой. Описал по залу широкий круг, остановился, помахал под носом у чиновника знакомой радужной бумажкой:
– За полреала! За полреала умельцам голову снимали. Нарисуют радугу на бумажке, обольют воском… Ночью на базаре всучивают простакам… А днем, если не слепой, – видно же, что подделка… А эту я не различил бы! И сейчас в руках держу – не верится… Сядь, Суслик…
И, будто не в силах устоять на месте, его сиятельство князь Круглоклыкский описал по залу еще два стремительных круга.
Варан видел князя раз или два, да и то издали; тогда на князе был парадный головной убор и высокий, расшитый золотом воротник. И уж конечно, Варан не надеялся – да и не желал никогда – видеть князя так близко.
Сто реалов лежали на столе, источая радужное сияние. Варан сидел, боясь пошевелиться. Князь, кажется, вовсе его не замечал:
– Завтра поползут слухи… Купцы откажутся принимать купюры в сто реалов. Начнется беспокойство, паника… Мошенники, явившиеся к нам со всех сторон света, не преминут этим воспользоваться… Сегодня в казне нет ни одной фальшивой купюры – а что будет завтра? Завтра Денежный Дом рухнет, мои милые, его снесут толпы меняльщиков…
Он вдруг обернулся к Варану и уставился на него в упор, и стало ясно, что показное равнодушие князя к Барановой персоне – не более чем игра. Его сиятельство прекрасно знал, кто виноват во всех бедах Круглого Клыка; длинные седые волосы, казалось, готовы были встать дыбом.
– Кто дал тебе сотку?
– Я нашел ее в море!
– Во-от, – князь снова отвернулся, как будто потеряв к Варану интерес. – А ведь наш господин маг уже дал знать своим, в столицу… Императорской казне одной вот этой головы, – он махнул рукой по направлению к Варану, – будет мало. Она захочет вашу голову, дознаватель Суслик. И голову главного судьи Беломидия… Кстати, где Слизняк?
Варан окончательно потерял интерес к происходящему.
Его голову списали в расход; его шкуре вынесли приговор. Он никогда не увидит сплошных облаков, подсвеченных солнцем сверху, никогда не увидит Нилу… Никогда не нырнет в теплое море. Никогда не сосчитает звезд.
И сделалось равнодушно.
Его не стали казнить сразу. И даже допрашивать больше не стали. Отвели в крохотную комнату с циновкой из сухих водорослей; опустившись на колючую подстилку, Варан вспомнил «чердак» и Нилу, и от этого его равнодушие сменилось тоской.
Прошел день, а может быть, два – ведь солнца под землей не было, только тусклая масляная лампа. Варан лежал, глядя в темный потолок, и вспоминал каждый поворот, каждый грот, каждый блик на потолке подводных пещер.
Кормили сносно. Хотя Варану есть все равно не хотелось. На третий день – а может, на второй? – его снова отвели в судейскую пещеру, но не на оглашение приговора, а на встречу с юной аристократкой, в чьей комнате, если верить ее словам, круглый год цветут пять розовых кустов.
На этот раз аристократка выглядела куда менее уверенно. Ее сопровождал отец – кряжистый бородач в плаще с золотой отделкой на вороте и подоле.
– Я бросала ему монеты, – говорила девчонка, глядя в пол. – Он нырял. Я бросила шестинку, потом третушку. За третушкой он прыгнул, но все равно не поймал.
– Вы видели его руки, когда он вынырнул? – спросил дознаватель по прозвищу Слизняк.
Девчонка беспомощно оглянулась на отца:
– Он сказал, что не поймал. Не могу же я проверять…
– В руках у него что-то было?
– Я не видела.
– Ничего необычного в его поведении вы не заметили? Девчонка чуть вздернула нос, в ее голосе прорезались прежние спесивые нотки:
– А я не знаю, какое поведение у поддонков обычное, а какое необычное… Я не смотрела на него. Делать мне нечего – разглядывать слуг.
– Я спрятал руки за змейсихой, – сказал Варан. – Я сразу подплыл к Кручине, и…
– Заткнись, – уронил Слизняк, и Варан замолчал.
– Ваша честь, – сказал отец девчонки, и голос у него оказался глубокий, как Тюремная Кишка. – Мне кажется, моя дочь достаточно помогла правосудию Круглого Клыка. Теперь позвольте нам продолжить отдых, который, впрочем, уже безнадежно испорчен…
– Приношу свои извинения, – Слизняк слегка поклонился, – и не сомневаюсь, что князь Круглоклыкский щедро восполнит нанесенный вам ущерб… Вы можете быть свободны.
Стражник отступил от двери, открывая проход аристократу с дочкой. Уходя девчонка на мгновение оглянулась, чтобы бросить на Варана заинтересованный взгляд – но отец взял ее за плечо и поволок прочь, дверь закрылась, и стражник встал на свое место.