— Это, наверное, князья, — покачала бабушка головой. — Тогда все в порядке. Это князья. Конечно, никто другой не построил бы такую гимназию, только старый император. У царя Льва не хватило бы денег.
Бабушка спряталась в раму за стекло и замолчала.
Но я пришел сюда не за этим. Я еще ей не высказал всего, что лежало у меня на сердце, и она мне ничего не сказала. Я схватил рюмку с остатками жидкости и посмотрел через нее в окно. Остаток на дне, прозрачный как кристалл, переливался в стекле, и мне казалось, будто в рюмке катается большой жидкий бриллиант. «Вот видишь, — думал я и не знал, радоваться мне или огорчаться, — я пришел сюда не за этим. И ты мне ничего не сказала. Но еще не все потеряно, еще будет случай» — продолжал думать я и кусал губы. Она была в раме за стеклом, а откликнулась танцовщица.
— Гимназия, — сказала она звонким, крепким стеклянным голоском, — это где танцуют!
— Не танцуют, — ответил я, — а упражняются.
— В этом нет большой разницы, — благосклонно улыбнулась она, — только нужно танцевать с цветком в руке или по крайней мере в платье… Танцевать без цветка в руке или в коротенькой юбочке опасно.
— А ты уже был внутри? — высунула бабушка опять голову. Разговор милой хрупкой куколки, наверное, ей пришелся не по душе, и я не сразу понял, что она имеет в виду,
— Где внутри? — прошептал я.
— Внутри, в той гимназии.
— Конечно, нет, — ответил я, — только заглянул в ворота. Стоит там на лестнице статуя из мрамора, какой-то старик с мальчиками, опутанный змеями. Говорят, это Лаокоон.
— Лаокоон, — кивнула она, — это может быть. Его змеи действительно опутали… И ноги… — Поглядела на меня испытующе и сказала: — Нужно бы тебя провожать. Этой со щеткой. Чтобы по дороге тебя не схватило какое-нибудь привидение.
— Руженка хочет! — воскликнул я. — Только ей не разрешают. Она там на тротуаре как начнет что-нибудь кричать или схватит меня, а это не годится.
— Это не годится, — заворчал медведь. — Хватать нельзя. Для этого есть полиция.
Бабушка отвернулась, чтобы показать, что не слушает, а сама шарила рукой где-то под нижним краем рамы.
— Провожать не нужно, — согласилась она, — еще кто-нибудь увидит, что у нее в руках щетка, и подумает — небось боится привидений. Лучше туда ехать в коляске.
— Это тоже не годится, — заскучал я. — Разве у нас есть коляска? У нас коляски нет. И вообще теперь в колясках не ездят.
— Потому что умер старый император, — ответила бабушка огорченно. — Если бы он не умер, ездили бы в колясках. Хотя все равно ездят, — сказала она задумчиво, — знаю, и вы тоже ездите. Ведь в деревне есть бричка. И вообще, — спросила она как бы невзначай, — какая будет писаться дата, когда ты пойдешь туда в первый раз?..
— Я на напишу первое сентября сего года, — сказал я, вспомнив, что бабушка опять выспрашивает, какой теперь год, и, чтобы запутать разговор, неожиданно брякнул: — И я одичаю! Да-да-да, — закивал я, когда она в недоумении обнажила передние зубы, а медведь затрясся. — Да-да! Но это неправда. Это говорит только Руженка. Когда же я говорю ей об этом сам и утверждаю, что в таком случае я не буду приходить из школы, она тут же все переворачивает и говорит, что это неправда. Что я не одичаю. Она боится, что я стану бродяжничать.
— Она неумна, — высунула бабушка голову из рамы, будто хотела, чтобы я лучше слышал, — никогда умом не отличалась. Мне всегда казалось, что она глупа. Теперь я в этом вполне убедилась. Ты ее вообще не слушай. Еще из-за нее лишишься разума, как этот писака у Маусбергов. А то, что упадет мост, — тоже глупость. Поезд может упасть. Поезда — это ужасная вещь. В них глохнешь и ноги немеют. Поезда плохо влияют на почки… — Она на минутку замолчала, потом схватилась за бриллиант в ухе и заговорила опять: — Поезда сотрясают мозг, и человек, когда он в них ездит, легко может сойти с ума. Как этот писака у Маусбергов — правда, тот спятил от запоя. Лучше всего коляска с парой белых лошадей или с двумя парами.
— Но это ошибка, — зашептал я. — Руженка боится именно моста, она ему не доверяет.
— Не слишком она умна, — покачала головой бабушка, — ни капли разума. Даже это стекло, за которым я вишу, — она показала рукой на себя, — и его не может как следует вытереть. Все время перед глазами какой-то туман, но я-то знаю, что это не туман. Это пыль. Пыль на стекле. Недавно здесь что-то передвигали…
Сердце у меня чуть не выскочило, я затаил дыхание. Пришло время, когда я мог надеяться, что она выскажет все, что у меня на душе.
— Да-да… — закудахтал я и посмотрел на нее, но она махнула рукой и сказала:
— Что еще говорят об этой гимназии?