И хотя я знал, что у нас полон подвал картошки, а молодую еще не продают, я и глазом не успел моргнуть, как она вылетела из комнаты, через минуту мелькнула на улице, как тень дикого зверя, и исчезла в лавке. Я после обеда никуда не пошел, хотя на улице было очень хорошо, везде свежий, ароматный воздух, я не пошел даже в парк, хотя там, у памятника графу Штернбергу, мог встретиться с Брахтлом, Минеком, Букой и Катцем. Я как-то застыл и был полон странных предчувствий.
Я был полон странных предчувствий с самого раннего утра, с рассвета, когда за окном уже не было темно, но и не было еще светло, а стоял тихдй холодный серо-белый полумрак, и в этом полумраке я проснулся от шороха в передней. Будто там прошли кошки или стадо овец и среди них кралась какая-то страшная зловещая лиса; часы, которые всегда идут на десять минут вперед пробили как раз полчетвертого утра… Когда же я в половине восьмого шел в школу, я повстречал тех двоих в летних пальто, которых я здесь никогда не видел; худые блондины, они шагали почти по-военному, а все же медленно и осторожно, один разглядывал улицу, другой беззастенчиво разглядывал меня, уж лучше бы я ему что-нибудь сказал. Мимо нас проходил какой-то человек в комбинезоне и плюнул… В школе мы дурачились, как молодые козлята. Бука повалил меня на кафедру и делал вид, что душит. «Волк,—душил он меня, — волк». — Он меня так не звал почти месяц, а я кричал и старался угодить ему под челюсть, но он был сильнее и кричал, чтобы я шел с ним и его братом в кино, что у них есть деньги и они приглашают меня на Чаплина в «Париж» в понедельник вечером, он там похож на Гитлера… А я мог только пропищать, что, конечно, пойду. Он помог мне встать на ноги и стал гонять между партами, тут мне в руки попалась какая-то тетрадь, она лежала на Фюрстовой парте и была подписана его рукой, я ее схватил и бросил вверх к печке. Бука ее там поймал и бросил по направлению к кафедре, а Фюрст стал носиться по классу как ошалелый. Я подставил ему ножку в надежде, что он споткнется, но, к несчастью, он удержался за парту, и, хотя я на него налетел, он убежал в коридор. Мы с Букой договорились, что после обеда встретимся в парке, о том же договорились с Брахтлом, Минеком и Катцем, а Брахтл потом неожиданно стащил меня со ступенек и напихал мне в рот жевательной резинки… Когда я возвращался из школы домой, я опять увидел тех двоих в летних пальто, я жевал резинку и делал вид, что не вижу их, смотрел перед собой, как лошадь. На лестнице, когда я вошел в наш дом, были слышны удары, доносившиеся из подвала, — Грон там что-то рубил. В дверях кухни стояла пани Гронова, и, когда я проходил мимо нее, она немного отступила, чтобы я видел, что в кухне. Она сказала, что в подвале козел, наверное, она думала, что мертвый и что муж чинит двери. Она сказала, что только что к нам пошел почтальон с письмом. Тут из подвала показался Грон с каким-то большим блестящим предметом, а когда он меня увидел, то сказал:
— Удивительно, никогда бы не поверил, что может вытворять это животное. Когда зарежешь козла перед козой, коза падает в обморок. У вас нет козы?
Я вбежал наверх, мать как раз давала чаевые почтальону.
И теперь, в полдень, когда на окне стояла ваза с кошечками и крашеными яйцами, предчувствие мое все росло. Не пошел я даже в парк, где возле памятника я хотел встретиться с Брахтлом, Минеком, Букой и Катцем, и не мог даже позвонить по телефону. Я было попробовал позвонить из пурпуровой комнаты, но телефон молчал как пень. А когда стал приближаться вечер, над нашей улицей собрались тучи. Коцоуркова вылезла на тротуар, пожелав убедиться, нужно ли втаскивать ящик с картошкой в лавку. Она крикнула Руженке, которая снова торчала в окне, что сегодня на Чаплина не пойдет.
— Пойдем после воскресенья! — крикнула она. — Собирается гроза, но дождя не должно быть.
А Руженка ей ответила:
— Тогда пойдем в понедельник. В понедельник вечером — в это время ходят лучшие люди. Я посмотрю еще в газете на Гитлера и раскину карты.
И Коцоуркова крикнула ей в ответ, чтобы она действительно посмотрела в газете на Гитлера и раскинула карты, и стала втаскивать ящик. Мы схватили вазу с кошечками и крашеными яйцами, заперли окна и зажгли свет — тучи над нашей улицей внезапно стали коричневыми.
— Ну и весна нынче, — сказала Руженка, — умереть можно, но дождя не должно быть, не предсказывали… Господи боже мой, где это у нас были такие зеленые расписные мисочки, ну эти, зеленые расписные, которые стояли всегда тут, мне сегодня ужасно хочется гренков! — И хотя я вздрагивал, она продолжала: — Да, у Грона в подвале козел от Суслика, надеюсь, что только мясо, а не живой, блеяния я оттуда не слышала. Мне сегодня хочется гренков, — сказала она, — лучше я эту вазу с кошечками и пасхальными яйцами поставлю в передней возле часов…