— Пожалуйста, любезно извините меня, что я последний раз здесь не был.
Это было сказано очень умно, и мы напряженно ждали что будет. В фразе не было даже слова «добрый» или «любезный», и не было в ней даже «на прошлом часе» — ничего. И все-таки географ его разгромил. Разгромил за слово, совсем неожиданное. За слово «здесь». Он сказал, что школа никакое не «здесь», а учреждение, так пусть говорят о стадионе.
— У нас есть правительство и господин министр внутренних дел, — сказал он, глядя на Грунда. — Но правительство боится немцев, а господин министр внутренних дел страдает от антигосударственных козней. Вы не знаете, что он разрешил такую организацию, как «Freiwilliger Schutzdienst»? — Он засмеялся. — Вы не знаете о совещании в Карловых Варах, о Галифаксе и Чемберлене? Если не знаете, тогда разговаривайте о стадионе, а не о школе, садитесь.
Он посадил Грунда и поставил ему единицу, а я думал: вот видишь, Грунд. Потом пришла очередь Минека. Мне было жалко его, уже когда он вставал с парты. Брахтл рядом со мной стиснул кулаки, лоб его покраснел, а Бука сзади меня часто-часто задышал, будто его душили. Минек наклонил голову и тихо и робко сказал:
— Соблаговолите меня любезно извинить, что я отсутствовал на прошлом последнем уроке…
Действительно, ничего другого уже не оставалось сказать. Мы снова все напряженно ждали, чем это кончится, Копейтко в полосатой куртке, который должен был извиняться после Минека, руками схватился за голову и испуганно смотрел на учителя, а Броновский был как-то необычно подавлен…
— Вы не знаете, почему основали организацию «Freiwilliger Schutzdienst», — опять засмеялся географ, глядя на Минека, — почему правительство и господин министр боятся? На Страгове будет всесокольский слет, а в пограничных районах — выборы в муниципальные советы! «Последний прошлый урок» — это плеоназм, то есть почти одно и то же, как если бы вы сказали «обе две», понимаете? — сказал он, вытащил блокнот и записал: «Минек разговаривает с поэтическими украшениями…» Дурак, подумал я, а потом наступила очередь Копейтки.
При всей злости, от которой дрожали Брахтл, Бука и я, мы необычайно сосредоточились, чтобы проследить, что будет с беднягой Копейткой, который, как и Коня, самый маленький, слабый и бедный в классе. Копейтко в короткой полосатой куртке уже вставал с парты в полубессознательном от ужаса состоянии. Он пробормотал извинение вроде того, какое произнес Грунд, даже употребил слово «здесь». На этом слове он споткнулся, словно его сглазили, и не мог больше ничего произнести. В руках он мял листок, где были выписаны слова, произнесенные Броновским, но на листок не смотрел, наверное, от страха совсем о нем забыл. Географ молча наблюдал за ним и ждал, чем он закончит. И тут Копейтко наконец выкрикнул вместо «здесь» «на прошлом занятии», которое придумал Броновский еще осенью… Географ страшно нахмурил лоб, и Копейтко тогда выдавил из себя, что любезно просит извинить его… Географ еще больше нахмурился, и Копейтко пробормотал, чтобы он был таким нравственно благородным, что не был тут на последнем уроке геометрии… Географ открывал журнал, а Копейтко продолжал кудахтать, что не был на последнем уроке геометрии… на последних занятиях по геометрии… на последних первых часах… на поэтических украшениях и плеоназмах… и, когда воскликнул: «Не присутствовал при милосердии девы Марии, матери божьей», потерял сознание.
Так кончился сегодня первый час занятий. Последний час занятий начался прекрасно.
В прошлый раз учитель чешского кончил рассказывать нам «Загоржево ложе», на нем тогда был островерхий колпак из бумаги, в руках — указка, с собой он принес кусок зеленого мха… Когда он прокладывал дорогу путника в ад, мы вели себя словно бараны и даже не дышали, меж собой мы договорились, что будем сидеть совсем тихо, мы обещали себе позабавиться на этот раз совсем новым, незнакомым способом. Мы выполняли договор и сидели тихо, слушали и смотрели, как учитель крадется меж партами к печке в колпаке со стиснутыми руками; нас хватило только до того, как он достиг места, где чихнул, будто Загорж, и, подскочив к кафедре, стал вращать глазами и размахивать над головой указкой, — часть класса взвыла. Вдруг раздался страшный грохот, указка, которой он крутил над головой, выскочила из его рук, просвистела над нашими головами и вылетела из окна — со звоном посыпались стекла. Тут уж мы не вытерпели и повыскакивали из-за парт. Хвойка представлял черта и наглядно показывал, как он сжигает душу Загоржа, которого разыгрывал Коломаз, лежащий на полу и болтающий своими длинными ногами во все стороны. Ченек и Доубек изображали ангелов и бросались на Хвойку, чтобы охранить Загоржа, хотя в балладе об этом вообще ничето не было сказано. Тиефтрунк, который был немного пьян, но на уроках это умело скрывал, учил на последней парте Копейтко стоять на голове. Еще до звонка пан учитель велел, чтобы мы собрали оконное стекло, пока оно не упало на тротуар, и сказали бы школьному сторожу, что во время урока в класс влетела сова. Чтобы господину директору, мол, не пришлось излишне много разговаривать… Ну, а сегодня…