Сегодня учитель чешского вошел в класс с тремя мешочками и с портфелем, в котором, видимо, что-то было спрятано. Мы приветствовали его бурными возгласами. Он быстро закрыл за собой дверь и закричал могучим голосом, чтобы мы так не шумели, — ему, мол, кажется, что господин директор ходит где-то поблизости и следит за нами… Потом он отметил в журнале отсутствующих и сказал, что начинает рассказывать о параболе и гиперболе. Мы взялись вопить, что не желаем этого слушать. Что прошлый раз он нам обещал новое стихотворение Карела Яромира Эрбена.
— Об этом нам уже говорили на геометрии! — кричал Хвойка.
— На геометрии, на геометрии, — воскликнул пан учитель, — это совсем другое! Гипербола и парабола в геометрии — линии. А в литературе это поэтические украшения.
Мы завизжали с новой силой как дикие.
— Это у нас было на географии! — кричали мы. — На первом уроке!
Некоторые тут же окружили Минека, и бедняга Минек должен был сдаться, другие бросились к Копейтке, который в эту секунду был как раз возле печки и проказничал там с Коней, а Бука и Тиефтрунк, несмотря на то что терпеть не могут друг друга, пытались поднять Копейтку и водрузить его себе на плечи.
— Если вы немедленно не сядете по местам, — воскликнул пан учитель, — то вообще ничего вам расказывать не буду! Так и останетесь на всю жизнь глупыми. Школа — основа жизни, а вы ведете себя, как на живодерне… Хотите наконец, чтобы я вам рассказывал?
Когда мы все закричали, что хотим, но не про гиперболу и не про параболу, а новое стихотворение, он сказал «хорошо» и добавил:
— О гиперболе и параболе я вам, значит, расскажу бегло, для этого у нас есть еще время. Кто только придумал эти основы… — А потом, когда мы все угомонились и сели за парты и сидели тихо, он сказал: — Начинаю, следовательно, рассказывать стихотворение Эрбена из сборника «Букет». Потому что через несколько дней начнется всесокольский слет и кончатся занятия в школе, следующая баллада «Сочельник».
И тут мы взорвались невероятным шумом и начали бурно рукоплескать. А пока мы хлопали, выскакивали из-за парт и резвились, пан учитель написал на доске особым нарядным шрифтом: «Мария, Ганна, два имени милых», нарисовал деревню, дорогу от деревни к пруду, заштриховал пруд и вписал в него, что на нем лед. Потом сказал, что для наглядного обучения необходимо привести аудиторию в соответствующее настроение.
— Придется вам сначала пропеть какую-нибудь рождественскую коляду,— сказад он.
«Родился наш Иисус Христос», — воскликнули мы, а учитель добавил:
— Хорошо. И еще «Несу вам благодарную весть» — сегодня это актуально. — И велел Хвойке открыть настежь все окна. — Влетит во время урока сова или нет, неважно, — сказал он. — На улице почти лето, и мы должны петь при открытых окнах, чтобы шел свежий воздух. Господин директор испытывает к этому слабость, даже вывесил сегодня внизу листовку Красного Креста. Он активный член общества…
Хвойка открыл окна, пан учитель кивнул нам, и мы начали петь хором «Родился наш Иисус Христос» и «Несу вам благостную весть». Цисарж даже пел вторым голосом. Когда мы кончили, Хвойка, который стоял у окна и смотрел на улицу, сказал, что на тротуаре стоят толпы людей и смотрят на наши окна. Пан учитель удовлетворенно кивнул и сказал, что в таком случае мы споем еще одну коляду. И велел нам спеть «Под нашими окнами течет водичка». Когда мы допели, пан учитель сказал «хватит», предложил нам открыть хрестоматии на двадцатой странице, а Хвойку вызвал, чтобы тот читал.
Явится молодец за прилежной,
Молвит: «Красавица, выйдь за меня!»8 —
читал Хвойка, а пан учитель крикнул «довольно», похвалил его и велел садиться. Потом он сказал, что расскажет нам о рождественских обычаях наших предков, таких, например, как разрезание яблока, литье свинца, бросание башмачка, и спросил, у кого есть яблоко. Но чешский был последним уроком, ни у кого яблок уже не было, все их съели, если вообще они у кого-нибудь и были в это время года.
— Это ничего, — сказал пан учитель, — разрезание яблока оставим на следующий раз. — И велел Коломазу принести в следующий раз яблоко — у Коломазов был магазин колониальных товаров.