Медведь посмотрел на меня с лукавой усмешкой и попросил, чтобы я рассказал еще что-нибудь… И я сказал бабушке, что «звезда» еще и пела. Солистка королевской оперы в Будапеште пела Джильду и Розину… И тут бабушка подняла голову, удивленно на меня посмотрела и сказала, что никакого пения она не слышала. Что слышала только, как я играл арию Джильды из «Риголетто» и арию Розины из «Севильского цирюльника». И что это мне удалось и что вообще она не уверена, что танцовщице е Венгерской улицы эта музыка была понятна. Такие, как она, могут воспринимать что-нибудь легкое… Не более сложное, чем оперетту про Марицу… Медведь тут же стал смеяться и ворчать, глядя на танцовщицу в горке, которая молча опустила глаза, бабушка окликнула его, чтобы он не безобразничал, и пошарила рукой где-то под рамой — наверное, искала конфеты. А потом, когда я уже выбегал из комнаты, жестом остановила меня и спросила, откуда я, собственно, взял этот «Almenrausch».
Может, он от кого-то мне достался…
— Давно ли он у тебя? — воскликнула бабушка. — Неделю, месяц, год? Может, два или, господи боже… десять лет?
Но я только улыбнулся и махнул рукой. Все были в пурпуровой комнате, мне нужно было идти к ним, я быстро выбежал, и за мной раздалось только бренчание цепи.
Когда я вбежал в пурпуровую комнату, где рядом с ликером, рюмками и ломтиками лимона лежала бонбоньерка, на которую до сих пор никто не обратил внимания, дядя как раз говорил о свадьбе, что она, мол состоится у них дома, в Австрии, и тут на его синий галстук будто упала слеза, он спросил, сможем ли мы получить визу, чтобы приехать к ним, поскольку в их стране оккупанты… А потом сказал, что Илона Лани получила уже приглашение в парижскую оперу, где будет петь Норму, Аиду и Лючию ди Ламермур…
— Ее дедушка был полковником штаба императорской королевской гвардии личной охраны, — улыбнувшись нам и ей, сказал дядя, — он носил темно-зеленую форму с красными и золотыми бархатными петлицами и желтыми пуговицами, белые лосины и высокие ботфорты. Иоганн фон Лани…
И тут я не удержался и как дикарь выскочил из комнаты, чтобы оповестить бабушку об этом невероятном известии. Что дедушка «звезды» был полковником штаба императорской королевской гвардии личной охраны и носил великолепную форму. Иоганн фон Лани… И тут бабушка всплеснула руками, подняла голову и повторила, что дедушка самой лучшей певицы королевской оперы в Будапеште Илоны Лани... И что она не только прекрасно играла Джильду и Розину, но и великолепно пела и что это прекрасная артистка, перед которой будет преклоняться весь мир… А медведь сказал:
— Кажется, танцовщица с Венгерской улицы поедет в Париж петь Норму, Аиду и Лючию ди Ламермур…
А когда я это подтвердил, бабушка сказала, что у солистки королевской оперы из Будапешта голос еще лучше, чем у самой Амелитты Галли-Курчи, которая есть у нас на пластинках…
Поздно вечером они уезжали. Автомобилем на вокзал, а потом ночным поездом домой. Домой к дяде, в Австрию, где оккупанты. Я вышел проводить их до подъезда, а мать и отец поехали с ними на вокзал. Даже отец поехал на вокзал, хотя никогда ничего подобного не делал, особенно по отношению к маминой родне. Руженка тоже выбежала к автомобилю и опять глаз не спускала с певицы. Особенно рассматривала ее прическу и очень длинные паучьи ресницы, хотя их уже нельзя было как следует рассмотреть, потому что на улице довольно слабо светили фонари. Потом мы попрощались с дядей и певицей. Она поглядела на меня, погладила… Прощались мы с ней долго-долго, пожалуй еще дольше, чем мы расстаемся с Брахтлом. Она сказала, что в октябре они хотят поехать в Швейцарию, конечно, если получат заграничные паспорта, что с той поры, как в их государстве оккупанты, путешествовать уже не так легко. Но она верит, что мы еще увидимся.
— Надеюсь, что все хорошо кончится и войны не будет, — сказала она.
Когда дверцы захлопнулись и машина отъехала, когда мы помахали им и автомобиль скрылся за углом, Руженка сказала, что ей кажется, что эти ресницы чужие и что странно, почему у нее нет шляпы…
— Может, у них теперь не носят шляп, — задумчиво сказала она. — Это великая артистка, дяде повезло. Пойду раскину карты.
Когда мы вернулись в пурпуровую комнату, там лежал альбом граммофонных пластинок. Большая месса h-moll Иоганна Себастьяна Баха, хор и оркестр базельского радио под управлением знаменитого дирижера Артура Якобсона, о котором часто писали и у нас. И в этой мессе пела Илона Лани соло сопрано… Лежала там еще бонбоньерка, та самая, на столе рядом с ликером, рюмками и ломтиками лимона… Но, разумеется… этим все не кончилось.