— Производственный кредит нам не нужен, — сказал дядя, — это правда. Существует большая конъюнктура. Но сегодня я говорил с управляющим нашего банка — с доктором Розенштейном. Они всегда были порядочными, и мы должны быть такими же. Выпьем… — Он посмотрел на меня. — За твое здоровье!
Отец закурил сигарету, равнодушно посмотрел на меня и выпил. Руженка выпила тоже.
— Хотите еще? — улыбнулся ей дядя.
— Боже мой, нет! — Руженка оглянулась на свою страшную шляпку, потому что шляпка, как и в первый раз, лежала на овальном столике за ее креслом. — Я с трудом это допью. У вас здесь красиво, пан директор. Крем был великолепный. Могу я получить рецепт? Право, не знаю, — она посмотрела на рюмку, — может, еще одну… А может, и нет…
Дядя налил ей еще одну рюмку, и она улыбнулась. Теперь я, как и полагалось, учуял над столом знакомый сильный запах пряностей, похожий на ментол, только это был не ментол, а совсем другой запах, приятный, пряный — сомнений у меня не оставалось. Это был ликер, который подавали у нас дома, искрящийся бриллиант на дне, маленькие далекие сияющие солнца, я легко вдохнул этот запах и улыбнулся.
— Как же так, — улыбнулся я и слегка прищурил глаза.
— Через нос хотел бы потянуть? — спросил отец и посмотрел на меня.
Дядя усмехнулся и сказал:
— Ты никогда пить не будешь, знаешь…
— Этого я не могу знать, — ответил я, посмотрев на отца, который опять следил за мной холодными прищуренными глазами, а потом вдруг что-то на меня нашло, я сказал: — Может, когда я буду такой же старый как вы, я тоже буду пить. Почему бы нет… — пожал я плечами и увидел, как отец приподнял брови. — Что из того? Что в этом плохого? Разве это преступление, что вы пьете? — улыбнулся я в лицо отцу и, повернувшись к дяде, сказал: — А что это такое — затемнение и производственный кредит?
После минутной тишйны отец поднял глаза и сказал:
— Хочешь получить пощечину? Секунду назад ты был немой, а теперь разболтался.
— Производственный кредит — это наука, — бодро засмеялся дядя. — Это наука, Михалек… — Мне показалось, что он непривычно развеселился, выпил, что ли. — Ну, а затемнение, затемнение, дай бог, чтобы ты не узнал, что это такое, об этом пока лучше не спрашивай, пан уполномоченный объяснил бы тебе, что такое затемнение, но… — Дядюшка рассмеялся и закурил сигарету.
Француз вежливо улыбался и гладил бороду, Руженка вздрогнула, но как-то восторженно, отец сидел неподвижно и спокойно, взгляд его был холоден.
Потом разговор перешел на Сиам, куда еще в прошлом году что-то вывозили с завода, а в последнее время уже не вывозят. Дядя встал и подошел к разноцветной карте мира. И отец встал и подошел к карте, а за ними и француз. Пока они стояли к нам спиной, я толкнул Руженку и показал ей на рюмку. Она испуганно заморгала, а потом с быстротой молнии кивнула. И это случилось. На десятую долю секунды я испугался, что раскашляюсь. Крепкий пряный запах, похожий на ментол, оказался совсем другим — у меня загорелись голова, грудь и плечи. Действительно, сомнений не оставалось — это был ликер, как и у нас дома. Когда они отошли от карты, я даже не облизывался, а спокойно смотрел им в лицо.
— Сиам — интересная страна, — сказал дядя, когда они сели. — Ее хорошо просто так посмотреть, — кивнул он мне. — Путешествовать надо. Кто все время сидит дома, ездит только к Валтицам и Вранову и никогда не ездит за границу, тот мало что узнает в жизни! Когда мне было двадцать лет, я объездил всю Германию и Балканы, был в Царьграде, в Египте и трижды в Вене.