К вечеру маятник ужаса застынет в стекле безразличия.Заботы затоном затягивают под надкостницу.Жизнь-то одна, и она – неизбежная.Вот она, жизнь твоя – места имение личное.Только крики чужих детей висят гроздью на переносице.
Пересадка
Фото: взорванный Франкфурт на фоне аквариума пивной,чёрно-белое фото на новом могильном камне.Сегодня небо – остановленное дно,но без В-52 в зоне разорванного заката.
Я здесь – только тень. Случайная остановка.Пересадка на пути из прошлого в послезавтра.От семейного древа остались тольколистья писем, стены без тенейда заросшая лавка.
Послезавтра сулит покойную волю.Tолько я не верю в его посулы.Здесь всё ещё дышит дымное поле.Тут небо обычно – облачный бархат.Мы здесь были недолго.Чёрной точкой на белом.Чёрно-белое фото: взорванный Франкфурт.
Рождественские стихи
От Вифлеема к лазаретуконвой прошёл до поселенья.Погас кремнистый путь. Вдалигорит звезда Давида.Безводным инеем наутросоль на поверхности земли.
В долине – дым. Мангал горит.Радар с ракетой говорит.Гниение на дне пещеры,там сера адская дымит.И шпиль в бездомности безмернойстоит столпом, как символ веры.
Подходит праздник. Пёстр базар.Поп раздувает самовар.Кто обнимает тротуар,кто из кувшина винотянет. Мерцает жёлтая звезда,и не смолкает никогдаструна в божественном диване.
Под слоем вечной маеты:менял и клерков, пестроты,соборов, гомона и звонав туманной гавани кострывсю ночь горят. Из пустотыгудит норд-ост. Потом с утрадымятся башни Вавилона.
Утром
В тихой заводи получасачуть плеснуло судьбы весло.В полусонном глазу небесномстынет медленный самолёт.
Пограничное пробуждение,скрытый сумрачный перелёт.Если свыкнуться с полусветом,слышно – кто-то тебя зовёт.
Утро белое или серое,словно известь родильных палат.Незнакомая женщина Вератихим голосом говорит.
Отвечает Надежда, а может,Руфь вздыхает, на миг ожив.С фотографии чёрно-белойулыбается Суламифь.
* * *
Близкое небо Вермонта.Тучи, идущие низко,за линию горизонта,за ледяные карнизы,
за тонущие вершиныв остановившейся дали.Фермы, часовни, лощины,плотины в синеющей стали.
День, погасая стынет.Тянется тень сегодня.Снег на ладони сына,тающий дар Господний.
Дорога номер один
Складская, слободская и пакгаузная,фабрично-выморочная,мазутно-газолиновая,обызвествленная артерияот ржавых Аппалачейсквозь бифуркацию тоскив бескровный тлен пустых мотелейи далее везде: в зелёный водоёмбегущих крон,ночных радиоволнуснувшей Атлантиды,где в обмороке улиц – фосфорбессонницы, невидимых и днёмперемещённых лиц.
Январь в Нью-Йорке
Ветер стих. Зайди за угол, передохни.Отпускает в груди. Вверху загорается уголь.Боль стихает. Всё одно, куда ни гляди.На закате: Луга, Бостон, Барт, Анн-Арбор, Калуга.
Дым ложится в затихший окопный Гудзон,скрывая конечную сущность парома.Запретить бы совсем, сейчас как пойдут по низам…Все теперь мастера в ремесле покидания дома.Размозжи мою мысль, мою речь, эту грустьна волокна, частицы, впусти в этот город, как влажность.В общем шуме не слышно, кого назовут,да теперь и неважно.
Лучше бы помолчать, когда нету и слов,слушать тающий шопот угасания пепла.Когда смотришь подолгу, Свобода подъемлет веслои Манхэттен плывёт в пионерское лето.
Всё смешалось, разъято, позволено, разрешено.И ползёт, как безвкусный озон, безопасная зона.Все в прострелах мосты под ничейной луной,и дичает ландшафт без тени на полгоризонта.
Уездные заметки
Это такое время,когда видишь своё дыханье.Время, когда незаметновечернее освещеньепадает в тёмную нишуна платформу с часами,ставшими в полшестого,когда прошлое слышно —выйти и подышать.
Там гештальт пассажировне по Юнгу и Фрейду,химеры Перова и Босхана жжёном льду с мочевиной,и станционный штакетникнадвое режет пейзаж.
Мы проходим по шпаламк чёрному ящику почтыи посылаем письмасилуэтам о снах.